– И на кого ж ты на-а-ас, Ноченька, на кого ж ты нас, роди-и-имая… – верещала, колотясь о дверь коровника растрёпанной, простоволосой головой, тётка Лукерья. – Господи, гос-по-ди-и-и, все дети… Все с голоду… Кормилица ты на-а-аша, да пошто ж ты… Ить сами голодали – тебя кормили, с чего же ты, жданная, миленькая моя, да ты встань, встань…

Но корова лишь горестно, протяжно мычала, уже не в силах даже поднять головы с истоптанной, грязной соломы. С другого конца деревни неслись такие же завывания: там тоже слегли рогатые кормилицы. А когда прошла весть о том, что и у Силиных сдохла рыжая холмогорка, село взорвалось.

– К Савке надо! – кричали одни. – Он знает, что делать, то дело колдовское! Он своим ведовством нечистую силу изгонит!

– К отцу Никодиму! – вопили другие. – Пусть молебен отслужит, с Пречистой Богородицей по коровникам пройдёт, авось толк будет!

– Что твой отец Никодим, что твоя Богородица! – рычали третьи. – Дождёшься помочи-то с них… Вон уж и так впору по миру идти, последние коровёнки дохнут, на барщине не продыхнуть, ржа вся полегла… Одно осталось – самим в домовину лечь и крышкой накрыться… Всё, смертушка пришла!

– Ведьма… Ведьма… – слышалось везде. Бабы толпой кинулись к Савке. Тот вышел к ним навстречу сонный и взъерошенный. Почёсываясь, лениво повторил старую речь: вредит ведьма, но он ни за какие деньги, ни за какие посулы с ней не свяжется, потому что сильна она через меру и вся нечистая сила за неё горой стоит.

– И не просите, бабьё, и пробовать не стану! – зловеще объявил он и ушёл, хлопнув дверью, в свою избёнку. Бабы потерянно молчали. Впрочем, через несколько минут Савка появился снова и, скребя затылок, посоветовал выбрать тёмную ночь и попробовать изгнать коровью смерть самим.

– Учить мне вас?! Сами, поди, знаете, как надо. И бабки ваши делали, и мамки! Мужиков только упредите, чтоб носа на двор не сунули, не то…

Совета колдуна послушались – больше от отчаяния. В первую же безлунную, тёмную, как колодец, ночь, несколько взрослых, уважаемых женщин разделись до рубах, распустили волосы и, вооружившись сковородками, горшками, ложками и палками, вышли за околицу. Мужики и дети сидели по домам, опасаясь даже выйти «до ветру»: всё село свято верило, что тот, кто поглядит на баб, изгоняющих коровью смерть, ослепнет навсегда.

– И помните, бабы, – срывающимся от страха шёпотом говорила тётка Матрёна, глядя на едва белеющие в темноте лица товарок. – Стуку больше, крику больше! Подолы задирайте, срамные слова кричите, ничего не стыдитесь, наше дело – коровью смерть застращать да прочь погнать! А первая, кто от нас кинется, – та, значит, эта смерть и есть! И поглядеть надо, в каку сторонку она кинется! Там, стало быть, и беда наша проживает! Сам Савелий Трифоныч сказал! Ну – с богом, что ль?

– С богом, Парамоновна… – отозвалось из потёмок несколько голосов. И – началось… Мужики, сидевшие по хатам и зажимавшие детям рты, едва успевали креститься, слыша истошные, раздирающие слух вопли, дикий, страшный бабий визг с подвываниями, оголтелый стук палок в сковородки и бешеные проклятия: