– Квитанции за немалые деньги куплены, – едва сдерживаясь, напомнил Прокоп.

– Ничего, в нужном случае я и от денег откажусь. – Голос Веневицкой по-прежнему был сух и бесстрастен. Прокоп поднялся, молча поклонился и с чёрным лицом, яростно сжимая в руке шапку, вышел вон. Мимо ожидавших у ворот и с надеждой вытянувших шеи мужиков он прошёл без слов, не подняв головы. Те обменялись унылыми взглядами и заспешили следом.

– Ну что, Матвеич?.. – уже у сельской околицы осмелился окликнуть его Яким. Прокоп остановился, и мужики невольно попятились от мрачного, тяжёлого блеска его глаз.

– Худо, робя, – коротко сказал он. – Я вам больше не заступа. Шли б вы лучше на барщину да, помоги бог, не спали там.

Мужики расходились молчаливые, подавленные, не поворачивая голов на взволнованный стрёкот баб возле колодцев. А те, в свою очередь, захлёбывались тревожной новостью: на полях и нескошенных лугах появились «ведьмины круги».

– Вот как бог свят, сама видала! – размахивала короткими руками Фёкла, мать Акулины. – Акулька, старшая моя, вечор прибежала – лица на ней нет! «Мамка, круги в поле видать!» Я – за ней бежу, крестюсь – пронеси, господи… Какое! Всё-то полечко усеяно! И наша полоска, и Фролова рядушком, и Архипа через пролесок… Всё в кругах, а внутри круга повытоптано… А рядом и ведьмины косы завиты!

Несмотря на вечернюю зарю и то, что ночью снова нужно было выходить в поле, бабы целым отрядом тронулись смотреть. И убедились, что ни Акулина, ни её мать не лгали: посреди волн созревшей ржи темнели большие круги полёгшей соломы.

– Гли, бабы, почти два аршина впоперёк-то… – крестясь, сказала Матрёна. – Охти, пропали наши головы… А вон и косы ведьмины!

«Косы» – перекрученные жгутами пучки ржи, – виднелись возле кругов, словно опоясывая их. Бабы, оглядываясь и крестясь, осмотрели ведьмину работу и кинулись по домам – пугать мужиков.

В этот вечер село гудело: все обсуждали колдовские козни. Вспомнили и моровую язву шесть лет назад, когда на полях появились такие же точно круги, и войну, перед которой также находили завитую жгутом солому на лугах, и три подряд неурожайных года ещё при старом барине, когда полсела перемерло с голоду.

– Завелась, ведьма-паскудина, на наши головы, вредит… – горестно сказала Фёкла. – И откуда взялась только, проклятая? Без неё будто горюшка мало. Не ровён час, снова градом ударит, что тогда?..

– Так ведь и град ведьмы наводют, – задумчиво сказала Матрёна. – И коров кто-то всё лето сдаивал…

– То барских! – пискнула из толпы Танька.

– А ты почём знаешь, дура, барских аль нет?! – накинулась на неё Матрёна. – Ведьма, поди, выбирать не станет! Я помню, моя рыжуха тоже раза три с пустым выменем приходила! Покуда я отца Никодима не позвала, чтоб в хлеву почитал да покропил, не кончилась напасть эта!

Несколько баб солидными кивками подтвердили, что так всё и было.

– Может, Савка пакостит, будь он неладен? – осторожно предположила тётка Лукерья. – Гадостник известный, прости его господи… Может, осерчал за что-то? Может, пойти покланяться ему?

На другой день тронулись к Савке. Пошли самые проверенные: Матрёна Силина, тётка Лукерья, Фёкла и Мавра. За ними увязалась стайка девушек из тех, что посмелее. Савка оказался дома – мрачный, чёрный, явно с похмелья, он сидел над жестяной миской и угрюмо в неё таращился. На вошедших и робко остановившихся у порога баб он даже глазом не повёл, продолжая бормотать над чёрной водой, в которой торжественно плавали две утонувшие мухи.