В квартире пахло сухими грибами, они лежали везде: на подоконнике, кухонной поверхности, в шкафчике над плитой.

Роберт огорошил вопросом:

– Ну, Вера, время пришло. Что ты решила?

Она застыла, не сразу обернулась к нему. Сердце билось как бешеное.

Наконец обернулась:

– Роб… – пролепетала Вера еле слышно. – Я… не могу, понимаешь? Здесь – все. Здесь – могилы…

– Могилы? – взвился он. – А, ну да! Конечно, могилы. Мы будем думать о мертвецах, верно, Вера? О тех, кто давно – прости – сгнил. О них, а не о себе и о нашем сыне. Не о его будущем, правда?

Вера окаменела: «мертвецы», «сгнили». Как он сказал? Эти слова гулко стучали у нее в голове.

Она с трудом нашла в себе силы заговорить:

– Нет, о них думать не будем. Ты прав. Уж ты – определенно не будешь! И о матери своей не будешь, верно? Кстати, о живой! Ты подумай о себе, Роб. Очень тебе советую. Просто настоятельно рекомендую. Подумай о себе, да. О том, какое ты… ничтожество. Ты и здесь-то, на родных полянах, не мог семью прокормить, всю жизнь виновных искал. А там? Не боишься? Не страшно тебе? Кем ты будешь там? Ты ж у нас слишком гордый, чтобы дворы подметать или посуду мыть в ресторане. Это ж не для тебя, верно? Ты же у нас интеллектуал, эрудит! Диссидент, можно сказать! Выходит, опять я? Я, рабочая лошадь? Опять я, и опять все на мне?

Роберт молчал.

– Нет, Роб, нет, – продолжила она. – На такие эксперименты я не готова, прости. Был бы у меня другой мужчина, я бы подумала. А с тобой – нет, извини! У меня ведь сын, Роберт, если ты не забыл. И им рисковать я права не имею. Отъезд тебе подпишу, не волнуйся. Алименты мне не нужны, все равно – она усмехнулась – ты денег в дом не приносишь. Но мы с тобой не поедем, Роб. И это мое последнее слово.

Он долго молчал. А потом тихо сказал:

– Твое решение, Вера. – И молча вышел из кухни.

А она, плюхнувшись на стул и закрыв лицо руками, в голос разрыдалась, не боясь разбудить уснувшего сына, не боясь тонких стенок с соседями. Не боясь и не стесняясь ничего. Потому что ей было уже все равно.

Муж так и не подошел к ней. А она, идиотка, ждала. Ждала, что обнимет ее, успокоит, скажет: «Да и черт с ней, с этой заграницей, Верка! И с этой эмиграцией. Главное – мы вместе, правда? Мы втроем – ты, я и наш сын. Куда ж я без вас? И разве это будет жизнь, правда?»

Вера ушла спать в комнату сына, пристроившись у него под бочком. Уснула, как ни странно, сразу – такая усталость, такой кошмарный стресс, такая дорога. А перед тем как провалиться в сон, еще раз успела подумать: «Ничего, все пройдет, и никуда он не поедет. Как он без нас?»

У Веры началась трудовая неделя, Вадик пошел в подготовительную группу в детский сад. На следующий год предстояла школа.

Уходила она рано, муж еще спал. Приходила поздно, валилась с ног – по дороге с работы успевала в магазин, где приходилось отстаивать очереди, дальше давка в автобусе, потом в сад за сыном.

Пару раз, забираясь в автобус по скользким ступеням и боясь упасть, после «удачного улова» в магазине, вырывалась растерзанная, растрепанная, с очередным куском серой колбасы, думала: «А может, он прав? Может, рвануть? В конце концов, что я здесь теряю, что оставляю? Этих замученных и озлобленных людей? Это вечное хамство? Нищету? И еще – беспросветность?»