Но Вера была непреклонна – люди, подобные ей, готовы терпеть многое, почти все, и терпеть бесконечно долго. Но когда-то приходит конец и их безграничному терпению. И вот тогда этих людей не сдвинуть, не уговорить, не переломить. Тогда они, казалось бы слабые духом, становятся скалами, алмазами необычайной прочности.

Спустя месяц Вера подала на развод. Но и тут не прошло все гладко. Роберт умолял ее не выгонять его – жить ему было негде, вернуться к матери оказалось невозможно, та привела очередного гражданского мужа. Как троим взрослым жить в тринадцатиметровой комнате? Снять угол он не мог, денег у него не было. Пару недель пошатался по друзьям-товарищам, три ночи ночевал на вокзале и в конце концов нарисовался на пороге бывшего семейного дома.

Смотрел глазами побитой собаки:

– Вера, пусти!

Вера чуть не задохнулась от возмущения:

– Да как же так можно? Каким словом можно назвать то, о чем ты просишь? И это после всего?

Но все же пустила. Пожалела. В конце концов, он отец ее ребенка а ей, выходит, родственник. Да и столько пройдено вместе… Выгнать его и забыть? Она так не может. Значит, поживут как соседи. Ну не такая же она сволочь, чтобы выгнать человека в никуда!

Бросила на кровать смену белья и коротко кивнула:

– Располагайся. Но имей в виду – ни семейных ужинов и завтраков, ни посиделок у телевизора, ни всего остального не будет. И даже не думай, слышишь? Одна попытка, и ты отсюда уйдешь!

– Да, Вера. Я понял.

По счастью, Роберт в их квартире почти не появлялся. Да и Веру ноги туда не несли. Подходя к дому, задирала голову – если в окнах было темно, облегченно выдыхала и спокойно входила в подъезд. Сына отдала на пятидневку, иначе не справиться.

Он держал слово – ни разу не подсел с ними ужинать, в субботу утром старался поскорее исчезнуть из дома, сам стирал белье, варил макароны, заправлял их томатной пастой и ел в одиночку.

При всей Вериной обиде, даже ненависти к нему, сердце заходилось от жалости: поношенный, как старый ботинок, полуголодный – а это читалось по глазам, – в мятых брюках, в рубашке с потертыми обшлагами, нестриженый и плохо выбритый, Роберт казался таким несчастным!

Но чтобы сойтись? Нет и нет. Обида ее была так глубока и так свежа, сердце так саднило и ныло, что, казалось, она от этого не избавится никогда. Эта кровоточащая рана никогда не засохнет, не зарастет струпом, не перейдет в бледно-розовый шрам.

Забыть это нельзя, невозможно.

Совместное проживание тяготило все больше и больше.

Правда, Вадик ждал отца, скучал по нему, терся у двери в ожидании его и никак не укладывался в кровать. Вера не спала ночами, обдумывая, как побыстрее завязать со всем этим. Как выгнать Роберта и сделать это по-человечески? Сколько можно рвать свое сердце? Но в голову ничего путного не приходило, разве что собрать чемодан и поставить его у порога. Это, наверное, будет единственно правильным решением. Пора все же подумать о себе.

Собрала, поставила. Думала: «Переживу этот вечер, и жизнь наладится, пойдет своим чередом».

Но ни этим вечером, ни следующим Роберт домой не пришел.