Чего стоил один лишь капитан 2 ранга Геннадий Александрович Мацкевич, ветеран 35-й дивизии, совершивший 18 полугодовых автономок, стоявший полнокровную верхнюю вахту и бывший «родным отцом» как для матросов, так и для молодых  лейтенантов. Последние месяцами жили в его квартире, тем более, что хозяин не часто находился на суше, затыкая бреши в личном составе на чужих подлодках и безотказно подменяя коллег на выходах в море. Случалось и мне побывать в его видяевской квартире, где в это время обретался мой друг. Неухоженность жилища еще раз подтверждала выдающуюся самоотдачу «дяди Гены» на служебном поприще. Я застал Михаила К., известного художника,  за  росписью стены  в  ванной.

- Вот, Геннадий Александрович попросил набросать что-нибудь романтическое, дабы сгладить общую картину запустения.

Ее, надо отметить, значительно усугубляли развешанные под потолком тушки сушеной камбалы, которые дядя Гена ласково величал «мои трупики». «Трупиков» ему регулярно подбрасывали друзья-рыбаки, справедливо считая, что в трудный момент они смогут стать большим подспорьем  для  такого выдающегося холостяка, как Геннадий Александрович. Его личная жизнь чем-то напоминала жизнь П.С.  Нахимова. Она отсутствовала напрочь, ибо без остатка отдавалась флоту. Таких замполитов я больше никогда не встречал. О его необыкновенной доброте и щедрости ходили легенды, впрочем, это видно из сказанного. Единственный раз я видел его возмущенным, да и то, как выяснилось, деланно.

- Представляешь, Серега, Мишка-то каков мерзавец! Я ему доверил ключ от квартиры, попросив взамен лишь одного. Изобразить мне в ванной что-нибудь романтическое, девушку, что ли, симпатичную. И что ты думаешь, он нарисовал?

Я  исполнил сочувствующее недоумение.

- Голого волосатого мужика. Так я теперь боюсь там раздеваться! Единственное приличное место испохабил.

- Так заберите у негодяя ключ и отдайте мне, я вам точно заказ исполню.

- Спасибо, видел я твой Судный день! Пожалуй, Мишкин мужик повеселее будет.

Жизнь текла размеренно, мы бороздили полигоны боевой подготовки, сдавали задачи, участвовали в учениях, готовились к боевым службам, подвергались жестоким проверкам, уходили в море, а, возвращаясь, отправлялись в огромные отпуска, стараясь не превышать 90-суточного предела, чтобы не лишиться полярной надбавки. Деньги, которые никто не копил, их попросту негде было тратить, в отпуске спускались полностью. Что и неудивительно, в отпуске 1977 года я пролетел 23000 км, успев побывать на Тянь-Шане, на Кавказе и в Таллине. Кстати, из Киргизии меня вызвал телеграммой комбриг, и, когда я, демонстрируя высочайшую мобильность, доложил о прибытии в строго указанный срок, то услышал в ответ:

- Мы тут кое-что переиграли, можешь догуливать.

Когда я заметил, что путь-то неблизкий, с китайской границы, мол, сорвался. Наступила очередь комбрига сорваться:

- Вечно ты забираешься в какие-то медвежьи углы, случись война и на службу не вызвать.

Комбриг, как и я, прекрасно знал, что из отпуска имеет право отозвать лишь начальник штаба флота, однако продолжал: