Впервые за всё время долгой, изнурительной автономки видел Непрядов свой экипаж в сборе, - побледневшие, усталые, тронутые неизбывными заботами лица. Колбенев, с выпиравшим животом, предельно собран и внимателен, как перед беседой на международную тему. Чижевский, как искушённый в тайнах дипломатии, снисходительно любезен и горделив. Никогда не изменявший себе Тынов распахнуто весел и прям, тогда как сутуловатый Целиков по привычке уныл и скучен, точно не видел для себя радости на берегу. И только всегда подвижный, деятельный механик выглядел не в меру заторможенным, - словно налетевший на пень лыжник.

По перекинутому трапу на борт с показной лёгкостью взбежал комбриг Дубко. Вся его штабная свита, взяв под козырёк, осталась на берегу.

Крапивин скомандовал "смирно" и, брякнув кортиком, сделал несколько шагов навстречу Христофору Петровичу.

- Товарищ капитан первого ранга, подводная лодка... вернулась из автономного плавания. Все механизмы в исправности. Личный состав готов к новому походу.

- Поздравляю, товарищи подводники, с благополучным возвращением в базу! - громогласно приветствовал комбриг.

И в ответ слаженное и громкое "ура" далеко разнеслось по окрестным сопкам. Грянул оркестр. Рукопожатия, улыбки, тёплые слова...

После коротких официальных речей команде разрешили сойти на берег. Матросов ждала баня и полагавшийся к обеду жареный поросёнок, офицеров и сверхсрочников - свидание с семьями, а командира - подробный доклад в штабе о состоявшемся походе.

Непрядова так и подмывало рвануться к трапу. Однако он пропустил впереди себя матросов, старшин, затем офицеров и лишь после этого позволил себе покинуть борт лодки.

В говорливой, радостно улыбавшейся стайке женщин Егор искал взглядом Катю, но её нигде не было видно, и он встревожился, уж не случилось ли что, - не заболел ли их сынишка... Потом всё же сообразил, что неразумно с грудным ребёнком выходить на улицу в такую сырую, ветреную погоду. И в следующую минуту, уличая себя в эгоизме по отношению к самым дорогим для него людям, к жене и сыну, он побежал к ним, уже не владея собой.

Вот и приземистый финский домик, притулившийся у отвесной скалы. Дверь привычно скрипнула, когда истосковавшийся мореход отворил её. Комната выглядела опрятно прибранной, только не составляло труда понять, что в ней давно никто не жил.

Непрядов тяжело опустился на стул. Посидел несколько минут без движения, соображая, каким образом и где следует разыскивать Катю. И только теперь взгляд его упал на вазу, которая придавливала конверт. Егор вскрыл его и, достав листок бумаги, узнал красивый, по-школьному правильный Катин почерк. Он принялся торопливо читать. Однако чем дальше углублялся в текст, тем труднее понимал, что произошло с его женой.

"Милый Егор, - писала Катя на вырванном из тетради листочке. - Я не могу и не хочу больше мучить тебя, да и себя тоже. Чувствую, что просто сойду с ума, если снова не буду на манеже. Отец всё-таки прав: ничего у нас не получилось... Я заранее предвижу, как ты мог бы мне возразить, но моё решение твёрдо, я выбираю цирк. Сын остается со мной. Стёпка здоровенький, крепенький и можешь за него не беспокоиться. Прощай. И прости, если можешь..."