Спать хотелось жутко – глаза на ходу закрывались, – но заснул далеко не сразу. Подушка казалась слишком мягкой, тюфяк, наоборот, комковатым, одеяло сползало… В голову лезли мысли о возможных вражеских хитростях, могущих погубить крепость и требующих проведения профилактических мероприятий. Мысли были какие-то тягучие и большей частью откровенно глупые: усталость и нервное напряжение последнего времени повлияли на умственную деятельность самым отрицательным образом. В конце концов, переключившись на воспоминания о жене и детях, придремал.

И продрых, то выныривая в реальный мир, то опять погружаясь в дремоту, почти до заката. Может, и дольше бы валялся – никаких распоряжений о побудке дать джурам из-за сонливости не озаботился, – да выступил в роли будильника мочевой пузырь. Кофе, выпитый перед сном, попросился наружу так настоятельно, что еле успел добежать до туалета.

Вроде бы отдохнувший, но все равно вялый, опять заказал дежурному своему джуре, Левку, кофе и пошел в главный каземат центрального бастиона. Там дым стоял коромыслом, слава богу, не пороховой, а трубочный: усиленно вводимая им мода на бросание курить приживалась среди казаков плохо. Поддавались уговорам разве что больные, которым и просто запретить можно было, и особо религиозные – кампанию «Нет дьявольскому искушению» развернула Православная церковь. Естественно, также с его подачи. Однако, увы, в большинстве своем сечевики и донцы не только к некоторым заповедям божьим («Не убий», например), но и к призывам иерархов церкви проявляли редкостное безразличие.

Морщась и разгоняя рукой густые клубы дыма, подошел к сидевшим (и продолжавшим дымить) у противоположной от бойниц стенки атаманам.

– Вы б хоть у бойницы сели, дышать же нечем.

– Дык там дует, а у меня спина сквозняков не переносит, болит, зараза, – замотал головой Некрег.

– И у менэ поперек холоду не переносе, – поддержал его Нестеренко. – А дым… вид нього тилькы у носи свербыть.

«Однако до успеха антитабачной кампании еще очень далеко. Даже поверивший мне Хмель всерьез бороться с курением не собирается. А уж этих работников пистоля и абордажной сабли, сплошь нахватавшихся радикулитов и воспалений от морских и речных круизов в чайках-стругах… придется терпеть. Мне, разумеется».

– Пока я дрых, ничего интересного не произошло?

– Ни.

– Не, – синхронно мотнули головами атаманы одновременно.

– Совсем ничего? – непритворно удивился Аркадий.

– Совсем, – уверенно ответил Григорий. – Тишь да гладь. И погода улучшается, почитай, с кожным часом. Ежели и далее так пойдет, то завтра можно будет на каторгах в море выйти.

Один из курящих, судя по скудной бороденке – молодой донец, без понуканий вскочил с лавки, освобождая место для наказного атамана Созополя. Аркадий машинально сел, уже погруженный в обдумывание последнего сообщения.

«Ой, какая радость! Оце добре! И разведку ночью послать можно будет, если волнение на море утихнет, и за сменой мне в Чигирин или Азов сгонять каторгу. Жаль, что донцы столицу в Кафу не перенесли еще, как собирались, до нее плыть куда ближе».