У него есть минусы. Например, он не очень любит долго слушать, может перебить собеседника, — но это объясняется совсем иным ритмом жизни: так долго нельзя размышлять, излагать, обсуждать — говорит весь вид Захарченко, — короче, ребята, надо вот так сделать. Возражения? — не стоит; идите, выполняйте. Впрочем, он даже не скажет: идите, — он сразу отвернётся, у него уже другое дело.
Каждый выход на публику Уго Чавеса, писали о нём его биографы, был продуман до мелочей и служил чётко обозначенной политической цели.
Каждый выход на публику Захарченко — это отказ от работы по сценарию, импровизация и слом канона.
В этом смысле он народный лидер — но не потому, что умеет нравиться народу, или умело играет на ожиданиях народа, или только и делает, что думает о народе; нет — он народный в том смысле, что народная жизнь для него — естественная среда.
Если сейчас все эти чудовищные декорации рухнут — война, бомбёжки, передел и беспредел, — и Захарченко, вышедший, скажем, на рынок в окружении охраны, — вдруг останется один, — как тот, прежний, довоенный Захарченко, — он сделает шаг, другой, третий, потеряется в толпе — и никогда не вспомнит про весь этот невозможный бред.
«Чтобы стать президентом Венесуэлы, сначала нужно этого захотеть», — сказал один остроумный человек: это, как вы уже поняли, не про Захарченко.
Чтобы стать начальником Донбасса — нужно было никогда в жизни об этом не думать.
Без ложной комплиментарности заметим, что Захарченко легко представить в доспехах легионера, или в шлеме и накидке гладиатора. И в княжеском облачении тоже можно его вообразить. Но сколько я не принаряжал мысленно в разнообразные доспехи Порошенко, Турчинова и Яценюка — получался какой-то карнавал, не очень даже смешной.
Кому-то не понравятся эти мои заметки; но если всерьёз — признайтесь! — вы же не можете этих персонажей вообразить на войне? Нет, Яроша, конечно, возможно — но где этот Ярош, нет его. Сидит у Коломойского в приёмной, супит брови…
Однажды мы подробно обсуждали предков Захарченко. Генеалогическое древо не рисовали — я чистил вяленую рыбу, мне было не до этого, — просто говорили. Впервые на моей памяти Захарченко взял половину воскресенья на выходной. Сказал: ни с кем не соединять. Баня всё-таки…
— Сработали гены, — рассказывал Захарченко: — отцовские, дедовские, прадедовские. У меня дед кадровый военный, прадеды прошли войну офицерами, отец воевал. Так что на генном уровне, с молоком матери всё это впитывалось. С детства помню обсуждения каких-то боёв, позиций, почему эта дивизия смогла, а эта не смогла. Сама обстановка в доме позволила мне восполнить нехватку знаний: гены подсказали, что делать.
Одному из моих предков Александр Суворов подарил серебряный рубль за переход Альп. Рубль от Суворова — это… понимаешь. История была в роду, с этим рублём связанная. Мой батя очень психовал, когда женился на матери, — хотел ей этот рубль показать, а он пропал — растворился у кого-то из родни. Отец рассказывал, что, когда вывозили и раскулачивали семью — а в семье было шестнадцать детей, — то прабабка просила прадеда, чтобы он продал этот рубль и купил хлеба. А прадед сказал: «Слышь, мать, не тебе его давали — и не тебе его продавать». Рубль он сохранил, а из шестнадцати детей до Сибири доехало восемь — остальные от голода умерли. Такие нравы были.