Там же, в окопе, когда Батя-император проснулся, было принято решение об объединении всех подразделений под единое командование. Иного пути не оставалось.
— Очень страшно было в Шахтёрске… — говорит Захарченко. — Очень страшно! Во время одного из боёв нас было тридцать человек на позиции. После того, как мы потрепали их первую роту, у меня осталось в строю шестнадцать — остальные, в основном, трёхсотыми выбыли. После атаки второй роты у меня осталось восемь человек, а подкрепление прибывало по 2–4 человека… Мы с моей «личкой»[12] держали оборону фронта порядка двух километров. Шесть человек держали фронт — два километра! И нормально держали, ни одна собака не прошла…
У меня пацаны в Шахтёрске учились окапываться за 25 минут. Я по всем позициям бойцам говорю: пацаны, копайте в полный профиль лисьими норами. Горло сорвал, так требовал, — и всё равно не все слушались. После первого же обстрела выхожу, и тот, который громче всех говорил, что копать не будет, даже не штык ножом, а какой-то палкой выкопал яму — такую, что для того, чтобы вести огонь из неё, ему нужно было в качестве подставки использовать два ящика из под снарядов!.. У некоторых до маразма доходило: они окопы плиточкой выкладывали, чтобы грязи не было… Окоп вообще самое классное место, где можно поспать. Прохладно! К тому же, прямое попадание в окоп очень редко бывает. Я за всю войну здесь всего один раз такое видел…
— А что с теми, кто отказался идти с тобой в Шахтёрск… что с ними стало? — спрашиваю.
— Телефоны-то у всех есть, и буквально на третий день из Донецка стали подходить те, которые не пошли сразу. То есть они уже понимали, что нам тяжело, что нам очень тяжело. Командиры рот стали выходить на связь: подразделение такое-то вернулось и готово к бою. Они уже всё обдумали, они понимали, что рискуют, но стыд был сильнее. Они до сих пор мне говорят: ты так культурно опустил нас, что даже слово «трусы» не произнёс… И они приходили. Когда люди сознательно идут — это, может быть, даже лучше, чем когда они идут в состоянии порыва.
К концу июля подразделение Захарченко стало важнейшей боевой единицей донецкого ополчения.
— Подразделение выросло до восьми тысяч человек. У меня уже появились танки, артиллерия, «Грады», БМП. К нам пошли люди, к нам стали относиться очень серьёзно.
В июле произошёл конфликт между Захарченко и Стрелковым, обосновавшимся теперь в Донецке, в качестве министра обороны ДНР.
— То, что он здесь предложил, — говорит Захарченко, — это вообще был нонсенс: взорвать на окраинах девятиэтажки, сделать здесь Сталинград, разрушить город Донецк и на обломках Донецка поднять знамя империи. Все ошалели. Зачем это разрушать самостоятельно? Зачем? Если враги смогут разрушить, значит, смогут…
Просто он был — не местный, сказал как-то Захарченко про Стрелкова. Тут для Стрелкова был плацдарм. А надо — чтоб Родина.
На одном из расширенных совещаний, где решался вопрос о политической и военной стратегии Донецкой республики на будущее, Захарченко рискнул выступить против Стрелкова.
— На совещание я ехал для того, — рассказывал мне потом Захарченко, — чтобы донести, что творится в армии. Что нужно делать и что не нужно делать. Я не хотел нести бессмысленные потери. Я понимал, что мы не можем выполнять более-менее серьёзные задачи, потому что у нас разбалансировка в решениях. Во всём идет разлад: нет единого управления, люди подчиняются непонятно кому и могут в решающий момент просто повернуть в другую сторону, потому что поступил противоположный приказ. И снова чьи-то жизни будут потеряны.