Днем начался сильный дождь – к неудобству Кристофера и к счастью для лука-порея. Дождь испортил купание, которое, по словам специалиста из Танбридж-Уэллса, полезно для спины Рейчел, однако позволил Сид провести весь день наедине с ней, нисколько не опасаясь внезапных явлений Иви. Сид сидела за рулем машины Руперта и теперь, когда рядом была Рейчел, могла бы ехать хоть на край света – так она и сказала.

– У тебя так здорово получается, – заметила Рейчел. – Как бы мне хотелось, чтобы ты все-таки разрешила мне подарить тебе машину, – но она знала, что Сид ее ни за что не возьмет. «Когда-нибудь она у меня и так будет», – говорила она, и ее гордость придавала этим словам такой оттенок, словно она давным-давно купила бы машину, только все не доходят руки. Надо было просто подарить, не разводя разговоры, подумала Рейчел опять, любуясь сосредоточенным профилем Сид: высокий, довольно выпуклый лоб, тонкий орлиный нос (как у краснокожей индианки, ответила Сид, когда Рейчел впервые упомянула об этом), широкий, тонко и четко очерченный рот и шея над воротником и галстуком. Сид вела машину осторожно, избегая рывков. Бассейн в Сент-Ленардсе был большой, на открытом воздухе; Рейчел не хотелось ковылять по острым камням в Кудене. Но за время поездки небо потемнело, сменило цвет с прохладного нежно-серого на индиго и вдруг разверзлось дождем. Так что они сходили на «Частную жизнь Генриха VIII» и выпили чаю в чайной – прелестный день, как сказала Рейчел, хотя из всего фильма ей понравилась только Мерл Оберон в роли Анны Болейн в самом начале, но Сид решила, что и Чарльз Лоутон сыграл хорошо.

– А ты не замечаешь никаких странностей? Каждый день мы как будто соскальзываем в этот ужасающий кошмар, который подкрадывается к нам, и все как один продолжаем делать вид, будто ничего особенного не происходит, – она взяла протянутую ей сигарету и потянулась к огоньку. – Я про чайную! Вот сидим мы здесь над тостами и банберийскими слойками…

– Дорогая, а что же нам еще остается? Ведь мы не обладаем ни малейшей властью и не в состоянии поделать ровным счетом ничего.

– Хочешь сказать, и никогда не обладали? Или все-таки что-то да могли, но просто ошиблись в выборе людей?

– Не думаю, что мы выбрали каких-то особенно не тех. Просто общий климат плох: суждения, невежество, предубежденность, самонадеянность…

– У нас, у немцев – или у тех и других?

– О, немцы в ином положении. Настолько плохом, чтобы захотеть перемен любой ценой.

– Думаешь, они хотят войны?

– Думаю, они на нее рассчитывают. Вряд ли люди просто так станут бросать родину и все свое имущество.

– Какие люди? – растерялась Рейчел.

– Евреи. – Сид пристально вглядывалась в ее лицо в поисках малейшего признака равнодушия или пренебрежения, желая не заметить ни единого.

– А разве они ее бросают? Ни разу об этом не слышала!

– Они еще в 1936 году начали перебираться сюда или уезжать в Америку.

– Если среди твоих знакомых нашлись одна-две…

– О, разумеется, таких совсем немного – по сравнению с теми, кто остался. Но это знак. Если бы я решала, начнутся действия или нет, на этот фактор я обратила бы особое внимание.