Она забрала все, кроме книг, которые повыкидывала из коробок и свалила грудой на ковре. Вместо них она взяла вещи из моей гардеробной: платья и плащи, шляпы и ботинки, перчатки и броши – вещи, которые превратят ее в даму; вещи, за которыми она ухаживала в свою бытность служанкой здесь: чистила, гладила, аккуратно складывала, содержала в опрятности, содержала в готовности. Разумеется, забрала она и всю одежду, купленную мной для Селины. А также деньги, билеты и паспорта на имена Маргарет Прайер и Мэриан Эрл. Забрала даже волосы, тщательно мной расчесанные и заново заплетенные в косу, чтобы уложить вокруг Селининой головы, скрыв следы тюремных ножниц.

Она оставила мне только мой дневник. Аккуратно положила в стол, предварительно протерев обложку, – так радивая служанка убирает на место поваренную книгу, когда выпишет нужный рецепт.

Вайгерс. Я повторила имя – словно выплюнула: оно ощущалось смертельной отравой, сжигающей мои внутренности. Вайгерс. Она ничего для меня не значила. Я не могу даже вспомнить ее черты, общий облик, повадки. Хоть убей, не помню, какого оттенка у нее волосы, какого цвета глаза, какого рисунка губы. Знаю только, что она некрасива, даже некрасивее меня. Но тем не менее приходится признать: она отняла у меня Селину. Приходится признать: Селина плакала от разлуки с ней.

Приходится признать: Селина забрала мою жизнь ради своей жизни с Вайгерс!

Сейчас я ясно это понимаю. Но тогда еще не понимала. Тогда я просто думала, что мошенница Вайгерс принудила Селину обманывать меня, пользуясь какой-то своей властью над ней, каким-то своим странным правом на нее. Я по-прежнему думала, что Селина любит меня. Поэтому, выйдя из комнаты, я направилась не обратно в холл, где ждала миссис Джелф, а к узкой мансардной лестнице, ведущей к спальням служанок. Не помню, когда я в последний раз по ней поднималась – наверное, в детстве. Однажды горничная поймала меня там за подглядыванием и ущипнула так, что я заплакала от боли. С тех пор лестница меня пугала. Я рассказывала Присцилле, что наверху живет тролль и, когда вечером горничные уходят к себе, они не ложатся спать, а всю ночь прислуживают ему.

Взбираясь по скрипучим ступенькам, я снова чувствовала себя ребенком и со страхом думала: а вдруг она в своей комнате или придет и застанет меня там?

Конечно же, Вайгерс там не оказалось. Комната была холодная и пустая – самая пустая комната, какую только можно представить: комната совершенно безликая, точно камеры Миллбанка. Блеклые стены, голый пол с единственным прикроватным ковриком, протертым до основы. Полка с умывальной чашей и потускнелым кувшином. Кровать со смятыми и скомканными желтоватыми простынями.

Вайгерс оставила лишь жестяной сундучок, с которым к нам явилась; на крышке были грубо выбиты гвоздем инициалы «Р. В.».

Я вообразила, как она выбивает эти буквы на нежной красной плоти Селининого сердца.

Но в таком случае, значит, Селина разъяла для нее свою грудную клетку. Ухватилась за собственные ребра и, рыдая, раскрыла их – подобно тому, как я сейчас подняла крышку сундука и разрыдалась, заглянув внутрь.