Я орала внизу:
– Осторожнее! Аккуратнее!
Вылавливала из кучи-малы сына, поправляла ему шапку на ходу.
– Мать, вот что ты орешь? – говорит мне румяный муж, выкарабкиваясь из сугроба, весь в снегу – и шапка съехала. – Ты можешь обораться, но пока им в пятую точку двумя сапогами не въехал следующий катальщик, ребенок и не подумает шевелиться. Зачем ему твой опыт? Ему свой хочется…
– Ясно, – отвечаю я и поправляю мужу шапку. На ходу, пока он с ледянкой карабкается на горку за сыном.
Он играет с детьми, как ребенок. Я тоже играю с детьми – но как взрослый. Например, в какой-то момент я могу начать поддаваться сыну, чтобы ему было интереснее. Или, играя с Катюшей во время ее купания в прятки за шторкой, я параллельно мою раковину. То есть я остаюсь взрослой тетей, которая вынужденно играет в игры с детьми.
Вчера вечером муж спрятался от Кати за шторой в детской. Та честно носилась по квартире и голосила: «Папа прять, папа прять» (папа спрятался). Прибежала ко мне на кухню, где я готовлю ужин, ручонки развела, взбудораженная:
– Неть папа, папа прять!
Опять убежала, вприпрыжку. Через минуту прибегает на кухню муж, хохочет:
– Прикинь, стою за шторой, она в трех сантиметрах от меня – и не нашла!
«Ты обманул двухлетнего ребенка, есть чем гордиться», – ернически думаю я.
– Дай на балконе спрячусь, прибежит – стукни, а то я там кони двину от холода, – голосом, полным энтузиазма, говорит муж и лезет на балкон.
Я закатываю глаза. Девочки вырастают во взрослых женщин. А мальчики вырастают во взрослых мальчиков. Они размером становятся больше, а внутри играет детство ровно так, как играло и в пять, и в семь, и в десять лет.
Поэтому муж вчера резво вскочил в окне на балконе, заставив Катьку хохотать до икоты, а до этого они с сыном отчаянно рубились в какую-то компьютерную игру и орали от азарта так, что соседи стучали по батарее.
Дети очень меня любят. Они бегут ко мне, когда разбили коленку, когда им страшно или просто соскучились. Но папу дети любят больше. Потому что папа – большой ребенок, он с ними одной крови. Он ловит им жуков и рассказывает про размах крыльев, он с рыбалки привез черепашку Пашку, которую выловил в Астрахани, он лазает на дерево за испуганной кошкой, он честно играет в прятки, он разрешает приволочь с прогулки грязную палку, потому что «это меч, что непонятно?».
А мама варит полезную кашу и суп, пока они там дурачатся, покупает колготки и обложки для тетрадей, мажет диатез на щечках от съеденных наперегонки с папой шоколадок и кричит: «Осторожнее, осторожнее», когда дети оседлали папу и скачут на нем, как на лошадке.
Я тоже в душе ребенок, только очень глубоко. Обязательства превращают меня в скучную тетю с двумя пакетами продуктов и «что я там в аптеке хотела? А, спрей от соплей нужно».
Однажды я стала играть с детьми в лошадку, и они быстро потеряли к игре интерес. Ибо мама-лошадка продумывает, где проехать, чтобы не упасть и не удариться, не взбрыкивает, везет ездоков осторожно, убивая весь азарт.
А папа скачет, как конь, врезаясь в стены, сваливая ездоков на пол (а там – о ужас! – нет ковра!), вырывается из седла; дети висят у него на шее, цепляются за спину и падают не от тряски, а от хохота.