Чаще всего мать не говорила ни слова, даже не смотрела на него, только неподвижно лежала в постели, глядя в окно.

Все детство и юность Давида его мать лечилась от униполярной депрессии, бредовых состояний и самоповреждающего поведения. Год назад он перевез ее в дорогую клинику, специализирующуюся на психических травмах и посттравматических стрессовых расстройствах.

Здесь ее депрессию рассматривали как самостоятельное заболевание, в дополнение к ПТСР. Матери полностью поменяли медикаменты и терапию.

Во время его последнего посещения мать уже не лежала в кровати; дрожащими руками она взяла у него цветы и поставила в вазу. Из-за болезни и лекарств мать казалась старухой.

Они сидели за столиком в ее палате и пили чай из фарфоровых чашек с двойными блюдцами, ели какое-то тонкое печенье.

Мать несколько раз повторила, что должна была приготовить для него настоящий обед, а Диджей каждый раз отвечал, что уже пообедал.

Пленка дождевых брызг покрывала маленькое окно.

Взгляд матери был робким и смущенным, руки беспокойно перебирали пуговицы на кофте, когда Диджей спросил, как она себя чувствует, помогают ли новые лекарства.

— Я знаю, что была плохой матерью.

— Ты была отличной матерью.

Диджей понимал, что это — эффект новых лекарств, но мать в первый раз обратилась к нему напрямую.

Она посмотрела на него и как-то отрепетированно объяснила, что в ее попытках самоубийства, когда он был маленьким, виновата травма.

— Ты уже говорила с терапевтом об аварии? — спросил тогда Диджей.

— Об аварии? — с улыбкой переспросила мать.

— Мама, ты знаешь, что была больна, иногда не могла заботиться обо мне, и я жил у бабушки.

Мать медленно поставила чашку на блюдце и рассказала об ужасном изнасиловании.

Вполголоса она изложила все, как было.

Некоторые фрагменты воспоминаний были леденяще точными, а иные — почти бредовыми.

Но для Давида Джордана картинка вдруг сложилась окончательно.

Мать никогда не показывалась перед ним голой, когда он был маленьким, но ведь он видел ее ноги и поврежденную грудь.

— Я не заявила в полицию, — прошептала она.

— Но…

Он снова вспомнил, как мать поднесла сухую руку ко рту, заплакала и выговорила имя — Карл-Эрик Риттер.

Щеки у него горели, он попытался что-то сказать, но у него в тот день случился самый тяжелый в жизни припадок нарколепсии.

Диджей проснулся на полу от того, что мать гладила его по щеке. Он едва мог поверить, что такое возможно.

Всю взрослую жизнь он досадовал на то, что мать не боролась со своими страхами.

Как ни страшна была автоавария, но мать справилась, выжила.

А теперь Диджей видел, что она сломлена, что ее немолодое тело все еще переживает страх, все еще инстинктивно старается спрятаться, готовое к насилию и боли.

Иногда она чувствовала себя хорошо и жила обычной семейной жизнью, но иногда проваливалась в черную дыру и тогда становилась не в состоянии заботиться о нем.

Диджею было до боли жалко маму.

Понимая, что это бессмысленно, он все-таки выследил Карла-Эрика Риттера, чтобы посмотреть ему в глаза. Может, этого будет достаточно. Может, Диджею даже не придется спрашивать, думал ли Риттер о содеянном, понимает ли, сколько страданий принес.