Счастливый день
7 часов утра 16 января 1944 года… На востоке загорелась заря. Ночная перестрелка затихла, все реже и реже звучали ружейные выстрелы и пулеметные очереди. Но никто из солдат не покидал своего места в траншее, чтобы уйти в блиндаж выпить кружку горячего чая, согреть застывшие на морозе руки. Все чего-то ждали, не сводя глаз с обороны противника.
Найденов и я зашли в снайперский окоп вблизи насыпи железной дороги Ленинград – Лигово. Я открыл бойницу, Сергей стал разжигать в печурке дрова. В условиях обороны мы разучились ценить эти минуты затишья. А как они дороги человеку в затяжных боях!
К нам в окоп пришли Романов и Строева:
– Здорово, снайперы! Какие новости?
– Хвастаться нечем. Ни одна фашистская морда не высовывается, – ответил Найденов, поднимаясь, чтобы уступить место на скамейке гостям.
Строева молча тронула меня за руку, я уступил ей место у перископа. Романов достал из кармана вышитый бархатный кисет:
– Закурим, ребята.
– Кто это вам, товарищ командир, такой шикарный кисет смастерил? Ты, Зина? – спросил Сергей. Строева отрицательно покачала головой.
– Одна незнакомая сибирячка подарила…[40]
Найденов бережно взял кисет, осторожно запустил в него два пальца, достал щепотку табаку и, возвращая подарок командиру, осторожно провел пальцами по темно-голубому шнурку, на концах которого висели две розовые кисточки. Казалось, что он гладил натруженной солдатской рукой нежную девичью руку. Не обращаясь ни к кому из нас, он сказал:
– Доброе сердце у русских женщин, спасибо им за все.
Вдруг Строева предупреждающе подняла руку:
– Слышите? – Напряженно вслушиваясь, она склонила голову набок.
Мы насторожились, уловив отдаленные орудийные выстрелы. Я думал, что это очередной обстрел Ленинграда, но разрывов в нашем тылу не было. Романов взглянул на часы:
– 08.20. Это форты береговой обороны Кронштадта проводят очередную «дезинфекцию» тылов противника.
Командир роты заторопился уходить:
– Заговорился я с вами, ребята, а мне еще нужно заглянуть к пулеметчикам, все ли у них в порядке. Сергей, проводи меня.
Это была уловка Романова: он уводил с собой Найденова для того, чтобы оставить Зину и меня наедине. Строева тоже это поняла. Когда мы остались одни, она тихо сказала:
– Иосиф, прости меня, если можешь; у меня не хватило сил сразу, как узнала о гибели Володеньки, сообщить тебе об этом.
– Что ты, Зина, могу ли я на тебя обижаться?
Тихонько утирая слезы, Зина села на скамейку возле печурки и стала греть руки. Я занял ее место у перископа и продолжал наблюдать за траншеей немцев. Понаблюдав некоторое время и не видя ничего подозрительного, я оглянулся на затихшую Зину. Ярко горели в печурке дрова, а Строева сладко спала на скамейке, положив под голову обе ладони.
Я не мог оторвать глаз от родного мне лица, с которого стерлись черты горя. Черные длинные ресницы ее сомкнувшихся по-детски век вздрагивали…
Чтобы не нарушить минуты отдыха подруги, я на носках осторожно отошел от бойницы и стал греть руки у огня. Теперь уже ясно была слышна орудийная канонада в направлении Ломоносова.