– Я отлично знаю, что обезображен, – мрачно заявил Люсьен, – но это не причина для того, чтобы мадемуазель Мериваль позволяла себе игнорировать меня так… так грубо; даже мадам Блессен по-прежнему вежлива со мной и… и…

– Да о чем вы? – изумленно спросил Константин.

– Я говорю о… об этой вот штуке на лице! – взорвался Люсьен Марра, указав на злосчастный прыщ. – Что я могу поделать?! Вот результат нашего гнусного питания, всех этих эрзацев, которыми кормит нас господин Попеску… если он еще достоин называться господином!

Константина наконец прорвало, он захохотал как сумасшедший. С трудом объяснил он молодому актеру причины своего бурного веселья и профессиональное, более чем простительное рвение, подвигнувшее Попеску на кривляния. Все это затянуло съемку еще на четверть часа. И тогда Константин попросил юного Марра, уже пришедшего в себя, прислать к нему Мод. Она подошла в своем дорожном плаще, слегка побледнев – все-таки она побаивалась Константина, – и спросила сладеньким голоском:

– Ты на меня сердишься, да? Я так и знала!

Этот голосок, которым она обычно улещивала кретинов-преподавателей из Консерватории[20] или пыталась очаровать мужчин «У Максима», действительно привел Константина в ярость.

– Ну что ты, с чего бы мне сердиться? Ведь сейчас только десять часов, никак не больше! Мы потеряли всего лишь полдня, потому что мадемуазель изволит спать, вместо того чтобы работать как следует. Так зачем же мне на тебя сердиться?!

– Я плохо спала сегодня ночью… – начала Мод дрожащим голосом.

– Я тоже! – отрезал Константин. – Мне даже послышался взрыв.

И он свирепо уставился на Мод: в его «русском» взгляде сейчас не было и намека на «русское тепло».

– Идет война, представь себе, – продолжал Константин. – Но если всякий раз, как взрывают поезд, ты не в состоянии будешь играть, мы никогда не кончим этот фильм. Ну вот, теперь ты еще и реветь вздумала! Успокойся, – добавил он уже мягче, видя, как Мод выпятила губки, сощурилась, сморщила нос и разом подурнела, изо всех сил стараясь «переживать» насколько можно правдоподобнее.

– Да мне не шум помешал спать, – прорыдала Мод, – не шум, а ты…

– Я? – изумился Константин. – Как это я? Я же тебе ничего не сказал, ничего не сделал… Я даже не видел тебя ночью. Да меня и в комнате-то не было!

– Вот именно! – ответила Мод, всхлипывая еще горше. – Вот именно, не было в комнате, а потом я увидела тебя в коридоре вместе с Вандой.

Константин взял было ее за руку, но она упорно не поднимала головы, чем напоминала теперь не сонную овцу, а упрямую козу.

– Да, ну и что из этого? Я был у своей жены, представь себе, – сказал он с достоинством.

Но, произнося эту фразу, он вдруг оценил ее интонацию и неуместность этого достоинства, да и весь их смехотворный диалог так поразил его, что гнев тут же бесследно испарился.

– Ладно, – сказал он, – так что будем делать? Если ты отказываешься играть всякий раз, как я ночую на стороне, мне придется искать другую Клелию Конти – и завтра же, не важно, сплю я со своей женой или с кем-нибудь еще.

– Ты можешь изменять мне сколько угодно, – заявила Мод с непререкаемой и одновременно, по мнению Константина, абсолютно идиотской логикой. – Ты можешь изменять мне сколько угодно, но я не желаю об этом знать.