Нина заснула только под утро и встала поздно — в одиннадцатом часу. Ванная комната, к счастью, была не занята. На общей кухне возбужденно галдели жильцы. «Опять Акулина», — подумала девушка с отвращением, и на мгновение ей остро захотелось, чтобы кто-нибудь свернул омерзительной старухе шею.

— Газеты все разобрали, нет газет!

— Неужели правда?

— По радио сообщили…

— Ну да, вчера же их министр прилетел в Москву. Или позавчера?

— Быстро они управились, однако!

— Есть газета, есть!

И, размахивая газетой, как знаменем, в кухню промчался чрезвычайно гордый собой младший Ломакин.

— Дай сюда! — распорядился отец, выхватывая у него номер.

— Нет, читайте вслух! — потребовал кто-то.

Пока Нина умывалась и чистила зубы, до нее сквозь стенку глухо доносились отдельные слова:

— Беседа продолжалась около трех часов… закончилась подписанием… заключается сроком на десять лет… составлен в двух оригиналах…

Нина выключила воду, причесалась и направилась на кухню, где уже собрались все жильцы квартиры номер 51 за исключением графини. Девушке сразу бросилось в глаза, какие странные, напряженные лица были у присутствующих.

— Что случилось? — спросила Нина.

— Договор о ненападении, — ответил Василий Иванович звенящим голосом. — Мы заключили с Германией договор!

Нина ничего не понимала. Она знала, что в Германии Гитлер и фашисты, которые ненавидят СССР. О чем можно было с ними договариваться?

— Ох, как я боялась, — неожиданно проговорила бабка Акулина, и в голосе ее прорезалось что-то необычное, почти человеческое, отчего женщины оглянулись на нее с удивлением. — Лето ведь нынче такое же жаркое, как в четырнадцатом году, и так же леса под Москвой горят… И кузнечики стрекочут, как безумные… Но раз договор, значит, война не у нас.

— Договор на десять лет, — пробормотал Семиустов.

— Десять лет — это много, — двусмысленно заметил парикмахер, вытирая платком лоб.

— А что плохого в договоре? — спросила Таня наивно. Продавщица мороженого стояла у окна в темно-красном халате. Халат был Тане велик, но она ухитрялась запахиваться так, чтобы подчеркнуть все свои пышные прелести. В пальцах у Тани дымилась папироса.

— Что плохого? — усмехнулся Родионов. — О чем можно договариваться с бешеной собакой, которая мечтает вас загрызть?

— Э, Сергей Федотыч, — важно ответил Ломакин, — я давно заметил… Вы, простите, пессимист. Партия знает, что делает!

— Надо сказать госпоже графине, — объявила Доротея Карловна и засеменила к выходу из кухни.

Семиустов помрачнел, поскольку только что состряпал на заказ ругательную статью о Гитлере, щедро наполнив текст самыми едкими, самыми оскорбительными эпитетами. И вот, пожалуйста — договор! Небось и статью не напечатают, и гонорар зажмут. Человек человеку — волк, а литератор литератору и вовсе гад ползучий.

Поскольку Ломакин прочно завладел газетой и, казалось, был намерен никому ее не отдавать, Семиустов ушел к себе и включил радио, хотя делал это редко. Пришедшая через несколько минут жена застала его в возбужденном состоянии.

— Там в последней статье сказано: договор подлежит ратификации… понимаешь? Без этого он недействителен! И конечно, Гитлер потянет время, но не ратифицирует… Поторопились наши радоваться!