— Где? — быстро спросил Опалин.

— В кошельке… там, внутри, в отдельном кармашке…

Опера переглянулись. Иван взял кошелек, заглянул во все отделения. Деньги на месте, мелочь на месте… Никакой фотографии нет.

— Тут только деньги, — сказал Иван.

Петрович быстро вскинул на него глаза. Он уже знал о теории Опалина, что на территории Москвы, а возможно, и других городов СССР орудует опасный убийца. Убивает по ночам, душит свои жертвы, которые никак с ним не связаны, а на память берет мелкие предметы. Но Петрович дорого бы дал, чтобы Опалин оказался неправ, потому что если у очередного убийства не окажется свидетеля или если убийца не оставит на месте преступления важную улику, которая позволит его вычислить, шансы изловить его будут крайне невелики, и никакой Шерлок Холмс тут не справится.

— Может быть, они поссорились? — пролепетала мать. — Но Нинель мне ничего такого не говорила…

Имя Нинель в те годы сделалось чрезвычайно популярно — и вовсе не из-за иностранного звучания, а потому, что «Нинель» — это Ленин, прочитанное наоборот.

— Как зовут молодого человека, где он живет и где его можно найти, кроме дома? — спросил Опалин.

Он записал все полученные сведения и, глядя на сидящую напротив измученную женщину, проговорил:

— Я обещаю вам сделать все возможное, чтобы поймать убийцу вашей дочери… А теперь возвращайтесь домой. Петрович! Проводи Варвару Афанасьевну… Нет, вот что: скажи Харулину, пусть довезет до дома, да и сам езжай, проследи, чтобы все было в порядке.

— А если Харулин на выезде?

— Зызыкина попроси.

Рыцарь, чистый рыцарь, с неудовольствием помыслил Петрович. Как будто у них мало работы или они обязались работать няньками для родственников жертв. Но в глубине души он все же сознавал правоту Опалина — и не только из соображений гуманности, а и потому, что свидетели, к которым проявляли участие, проникались к Ивану симпатией и нередко вспоминали какие-то дополнительные детали, мелочи, которые сильно помогали в расследовании.

Как только Петрович и мать убитой покинули кабинет, Опалин вызвал по телефону Казачинского, а вещдоки завернул в бумагу и спрятал в сейф.

Юра вошел, держа в руках газету.

— Новости слышал? Пятую страницу сразу смотри…

Опалин взял номер и скользнул глазами по заголовкам. Внеочередная четвертая сессия Верховного Совета СССР… Учебный год начался… 160 тысяч колхозников строят Ферганский канал… А, вот и пятая страница. Заседание Германского рейхстага. Ратификация Договора о ненападении. Военные действия между Германией и Польшей. Всеобщая мобилизация в Англии. Во Франции объявлены всеобщая мобилизация и осадное положение… Прекращение пассажирского движения на железных дорогах Голландии в связи с военными перевозками…

— На кой мне все это? — сердито спросил Опалин, бросая газету на стол. — Давай по делу: я попросил доктора Бергмана сообщить, если поступят убитые, которых душили руками. В общем, трупов набралось прилично, но все убийства не по нашей теме и их быстро раскрывали. А вчера — стенографистка эта. Нинель Уманец, двадцатого года рождения. Тело найдено в ста метрах от дома. Убита ночью, из кошелька пропало фото ее кавалера, но могла и сама порвать — если, к примеру, они поругались. Съезди к кавалеру этому и допроси, вот его данные. — И Опалин протянул Юре исписанный характерными каракулями листок. Казачинский, впрочем, давно уже привык к почерку Ивана и научился без труда его разбирать. — Там еще записи насчет ближайшего окружения, потому что девушку убили, когда она возвращалась домой с дня рождения подруги. Тоже проверь, чем черт не шутит. Алиби, враги… в общем, все как обычно.