— Как сходила в кино? — спросила Зинаида Александровна, когда дочь вернулась.

— Ужасно! — с чувством ответила Нина. — Совершенно бестолково провела время…

Василий Иванович, надев очки (с возрастом он стал хуже видеть), перечитывал свежий выпуск «Правды». Кукла, которую мать когда-то выиграла в издательской лотерее, важно сидела под лампой, взгромоздившись на груду прочитанных газет, которые Морозов теперь покупал каждый день.

— Что там? — спросила Нина на всякий случай.

Василий Иванович пожал плечами.

— Сошел с конвейера миллионный советский автомобиль. Обнаружены неизвестные автографы Пушкина…

— Про покушение на Гитлера больше не пишут? — спросила Зинаида Александровна с любопытством. Восьмого ноября Гитлера пытались взорвать в Мюнхене, но фюрер не получил ни царапины.

— А о чем писать? Жив и здоров… другое дело, если бы погиб. У-у, тогда было бы анафемски интересно. — Василий Иванович сложил газету. — Странно, о Финляндии ничего нет.

С начала ноября советская пресса высказывалась о сопредельной стране в крайне резком тоне, и это, по единодушному мнению читателей, означало неминуемый и скорый военный конфликт.

— Начнется война — напишут, никуда не денутся… Ужинать будешь? — спросила Зинаида Александровна у дочери. Нина кивнула.

На следующее утро, шагая от трамвайной остановки к зданию института в Малом Кисловском переулке, Нина думала разом о нескольких вещах: о том, как она не любит пьесы Горького, а именно о них будет сегодня говорить лектор, о том, как бы потактичнее намекнуть Мише на чисто дружескую природу ее отношения к нему и о том, что лучше бы не было войны, а уж все остальное…

— Доброе утро.

Нина повернулась: перед ней стоял Опалин. Без головного убора, несмотря на холодную погоду, и в сером полупальто, в котором она раньше его не видела. Воротник поднят, руки глубоко в карманах. Тогда, при первой их встрече, Нина почему-то решила, что ему лет двадцать пять, но теперь, в приглушенном утреннем свете, стало очевидно, что он старше, и это открытие наполнило Нину трепетом. Рубец возле брови она почти не заметила, но зато обратила внимание на нос неправильной формы, как у боксера, которому приходилось порядочно драться.

— Вы меня помните? — спросил Иван.

— Д-да, — ответила Нина, глядя на него во все глаза. — Вы мне тогда еще кричали ложиться…

Тут она с опозданием сообразила, какую чудовищную двусмысленность только что сморозила, и, совершенно растерявшись, выронила портфель, который упал прямо в лужу. Если Опалин не бросился помогать ей, то не от недостатка вежливости — он мог быть и вежлив, и тактичен, когда хотел, — а потому, что опыт приучил его не делать резких движений и не поддаваться первому порыву.

«Ух, какие у него глаза, — думала зачарованная Нина, вынимая портфель из лужи, — и почему я решила, что у него глаза светлые? Вовсе нет… — Тут она снова обратила внимание на шрам и содрогнулась. — Какой ужасный шрам, его, наверное, какой-нибудь бандит пытался убить. — И совершенно нелогично заключила: — А борода ему тоже очень шла…»

— Когда мы с вами виделись в прошлый раз, вы упоминали свою подругу, — сказал Иван. — Елену Елисееву. Можете ее описать?