Выглядел он хреновенько. Кожа на лице и руках шелушилась, где-то потрескалась до крови. Но, в любом случае, сейчас Вольфганг Штаммбергер смотрелся куда лучше, чем в последнюю нашу встречу, когда я закопал его хладный труп в километре отсюда на пару с Митрофанычем.
И я готов поклясться, что старик тогда был мертвее некуда. И закопали мы его достаточно глубоко, чтобы он смог выкопаться без посторонней помощи…
— Дядь Сереж, — потеребил за локоть Артем, — вы чего, покойника увидали?
Я кивнул. Именно, покойника.
Мертвец шел ко мне.
Он уже увидел нас и двигался целенаправленно к кустам, в которых мы засели.
В тот момент мне жутко захотелось развернуться и дать деру. Но ноги отказывались повиноваться. Сердце колотилось, готовое разорвать грудь. По спине, несмотря на холод, потекла липкая струйка пота.
— Этого не может быть, — промямлил я. — Не может этого быть!
Вольфганг Штаммбергер поднял руку в приветственном жесте и отсалютовал мне как старому боевому товарищу.
— Отчен добрый фечер! — крикнул он.
Голос старика сорвался, он закашлялся, сплюнул. Поднял голову и посмотрел немного виновато.
— Наконец я фас выискивал.
И ощущение реальности рухнуло с громким треском, как башни-близнецы сентябрьским днем в начале века.
— Хороший шнапс, — похвалил Штаммбергер митрофанычево пойло.
Отставил стакан и занюхал половинкой кислого яблока.
Хозяин кивнул. Он сидел в стороне от немца, поглядывал на старика с опаской. Я его понимал: сам едва свыкнулся с мыслью, что закопанный немец снова жив.
Митрофаныч смириться с тем, что сидит за одним столом с живым покойником, еще не успел, потому пил. Торопливо, пытаясь при помощи допинга сравнять грань между текущей действительностью и действительностью привычной.
— Между третьей и второй промежуток небольшой, — сообщил хозяин и поглядел на меня.
— Вообще-то между первой и второй, — поправил я, подвигая Митрофанычу стакан немца, до которого хозяин поостерегся тянуться.
— Без разницы, — буркнул тот, разливая самогон. — Мне, Серега, сейчас все едино. Хоть между пятой и шестой. Мне мозги на место поставить надо.
Звездочка в нашем застолье участия не принимала. Она сидела на лежаке у меня за спиной и непонимающе таращилась на Вольфганга. Кажется, Звезду появление старика перемкнуло еще основательнее, чем нас с хозяином.
Митрофаныч придвинул мне наполненный стакан, затем второй, тот, что предназначался немцу. Я снова исполнил роль передатчика: двинул стакан дальше по столу.
Штаммбергер широты хозяйской души не оценил:
— Опять выпить? Найн! Столько нельзя.
— Что русскому хорошо, немцу — смерть, — не стал спорить Митрофаныч и немедленно выпил.
После третьего стакана взгляд Митрофаныча сделался масляным. Напряжение, что чувствовалось в каждом его движении, спало.
— Ты, Вольф, не обижайся, но я скажу. Я тебя, труп твой окоченевший, своими руками землей закидал. Вот этими руками.
Хозяин продемонстрировал мозолистые ладони, весомо потряс ими.
— Так что… вот, — закончил он бессвязно.
Немец новость о собственной кончине принял без малейшего напряга.
— Я понимать ваш недоумений, — заговорил он негромко. — Это есть закономеренно.