Павел осторожно переполз на другое место, спрятался за вентиляционную трубу. Так и есть. Вот он, весь в черном, винтовка, рация, все при нем… Кстати, винтовка-то краденая. Вон они, засечки… А что он собирается изречь, приложив рацию к губам? Наверное, чтобы приняли того парнишку, который его засек. А если тот живет где-то близко и ему не нужно спускаться во двор? Впрочем, сейчас им не до мальчишки. Они ждут появления его, Павла. Если это они. Если не ждут кого-то другого. В принципе все может быть. Даже то, что в этом же доме, в этом же подъезде проживает какой-нибудь крутой мен, которого велено убрать… Вот только присутствие бедного влюбленного отметает этот вариант. Но подумать о нем было обязательно. Вдруг замочишь не своего убийцу, а чужого? Потом ведь будешь ночи не спать! А винтовка, из которой хотят убить ее хозяина? Павел плотнее приложился к прикладу. Присмотрелся в прицел.

Крупные, грубые черты лица. Самое место среди наемных убийц. Он, Павел, не наемник. Это, конечно, тешит совесть и остатки нравственных принципов, если таковые еще остались.

Ему, Павлу, ведь тоже нет обратной дороги. Вон сколько уже нащелкал. За своих мальчишек, которые ему верили, когда он учил их убивать, чтобы самим выжить. Но кому это докажешь? Кто это будет выслушивать? Алла. Еще кто? Отец озабочен другим. Дачей и сохранением честного имени Тягуновых. Верно служили отечеству, исподтишка, из-за угла никого не убивали. Но не на дуэль же вызывать этих сволочей! Сегодня дуэли не приняты. А даже если бы были приняты? Сослались бы на свою загруженность государственными заботами. Или прислали вместо себя заместителя. Или попросили бы позвонить через недельку. Потом через две…

Выстрелить в упор? До следующего уже не доберешься. Не успеешь. Обложили себя телохранителями – не приблизишься. Только и остается – уподобиться тому, на соседней, через двор, крыше. А чем он, Павел, в эту минуту лучше его?

Окликнуть, устроить перестрелку через двор? Значит, сменить правила игры. А в любой игре только одно правило. Не забиваешь ты – забивают тебе. Не убиваешь ты – убивают тебя.

Павел задержал дыхание. Ну же, хоть посмотри мне в лицо! Ты ведь привык убивать безнаказанно. Ты полагаешь себя бессмертным…

И тот, на крыше, будто внял его просьбе, приподнял голову. Окинул скучающим взглядом окрестности. Отвлекся от ленивых предположений, куда поедет в следующий раз оттягиваться за счет фирмы, которая его наняла. Дурак ты! Только мы с тобой умеем это делать! Нам бы в паре работать – цены не было! Щелкать, как на счетах, тех, кто платит тебе гонорары. Наверняка слишком большие, чтобы оставить тебя в живых, когда придет время.

Скука на лице киллера сменилась растерянностью и застыла, как маска, когда на его лбу будто вспыхнул красный цветок… Он ткнулся носом в крышу, его руки судорожно подтянулись к голове и замерли. Между пальцев текла кровь. Немного крови. Но достаточно, чтобы ее заметить.

Павел быстро спустился с крыши. Аллы не было дома. Присев к столу, он стал быстро есть, буквально поглощать все, что она принесла. Когда она вошла и остановилась в дверях, прислонив голову к косяку, он сидел и ел. Она беззвучно заплакала. Сначала от радости, что он жив, что снова его видит. Потом от понимания, что все это временно – он скоро исчезнет. Она только что видела этих, со «скорой», которые никуда не торопились. И теперь смотрела на мужа, жадно, как когда-то после учений, поглощающего еду, и чувствовала, как они оба беззащитны в этом мире.