Катя посмотрела на Гущина. Какие перемены после пули в сердце…

– Как скажете, Федор Матвеевич. Кажется, нет.

– Не стоит губить девчонку… Шушу эту самую, и так горя достаточно. Она еще соплячка, вырастет, в разум войдет.

В это самое время (они и не знали) в одноместной палате больницы управделами Шуша Финдеева, находящаяся под подпиской о невыезде после проведения ей операции на кисти, сидела на постели, баюкая как ребенка свою изуродованную взрывом руку. И как новая Сарра, библейская вечная невеста, оплакивала своих женихов.

– Но вообще-то я подумала не о Шуше, Федор Матвеевич, – сказала Катя. – О другом. Во всей этой истории ведь и правда что-то остается недосказанным. Я бы хотела знать, когда они, братья, впервые встретились с ним.

– С кем?

Катя глянула на фото – чудовище, вросшее намертво в чужую плоть, слепое, лишенное глаз, с руками, похожими на скрюченные крылья, или с крыльями, так и не развившимися в человеческие руки.

Нет, нет, это только бедное дитя…

– С тем, о ком говорил Лаврентий Тихвинский, кого так боялась библейская Сарра, с тем, кого я видела на фреске в комнате Маши Шелест. Кого узнали они все, братья-близнецы, когда он явился к ним. Говорят, у него много имен.

Гущин закурил. Потом встал и включил кондиционер.

– По тому старому делу об убийстве мальчика Бори Галича в Измайлове, – произнес он после долгой паузы, – никто уже ничего не сможет доказать. Если только Лаврентий сам и по этому эпизоду захочет дать показания.

Тоже в одноместной медицинской палате, только похуже, победнее…

С конвоем, скучающим в больничном коридоре…

Лаврентий Тихвинский умирал.

Он вполне отдавал себе отчет, что это случится не завтра и не послезавтра, но скоро, как только серебряная линия, по которой он шел с самого детства как по канату вслед за братьями, угаснет.

Этот свет… он становился тусклее с каждым днем. А когда-то этот свет ослеплял, сиял. И это ощущение счастья, когда он много лет назад прыгнул в электричку, отходившую от платформы.

Серебряная линия, обещавшая надежду, встречу и невыразимое счастье, привела его в Измайлово. Однажды встретившись там, у футбольного поля, они, мальчишки, потом приезжали туда часто – тайком – и любили гулять.

Шли рука об руку – вдоль серебряной линии, узнавая друг о друге так много нового, проникаясь друг к другу чувствами, которых не могла дать ни одному из них приемная семья – отцы, сестры, брат, мать – тетя Кармен.

Серебряная линия, сияющая ярко, впервые стала гаснуть…

Нет, она померкла, погрузив их разом во мрак в тот осенний день, когда после футбольного матча Володька привел на поляну своего сводного брата Бориса. Они договорились накануне только проучить его – он начал, по словам Володьки, «ухлестывать» за девочкой, на которую Володька «запал аж с четвертого класса». Ревность душила его, и он все рассказал братьям, и, куря тайком сигареты под липой, братья решили Борьку Галича проучить.

У него была такая ошарашенная вытянутая физиономия, когда он увидел их всех втроем… Он пялился на их лица и никак не мог понять – что за пацаны перед ним. Клоны?