Поселковые, отскочив от моей разъяренной рожи, тем не менее, явно намерены остаться. Гирман, внезапно встает с корточек и растворяется в тени. Вскоре ребятишек грозно окликают из-за соседнего проулка; следом, мы слышим звонкие оплеухи. Вынырнувший оттуда Боря, глухо, сквозь горловину свитера, поясняет:

– Стуканул папане. Надеюсь – не зашибет…

Меня уже достал весь этот, как любит ляпнуть Колода, "цирк на дроте"…

– Глушак – накрути.

– Да я сей…

– Делай, что сказано! – что за привычка грузить своей вечной готовностью…

Жихарев навернул на ствол ПББС[118], перекинул магазин на малошумный и отдал мне свой АКМС.

Спускаюсь в полуподвал. Юра с Борей двумя фонарями светят сверху. В огромной куче обрывков старого рубероида и обломках порыжевших от времени матрасов стекловаты, вьюном крутится, за руки привязанный собачьей цепью к крюку от батареи, сошедший с ума летчик. Пытаясь не фотографировать в сознании картинку поднимаю автомат и, не особо целясь, всаживаю короткую очередь в основание черепа. В слепящей тишине колокольным боем грохочет лязг затвора. Тело вздрагивает, прогнувшись до мерзкого хруста, вытягивается и обмякает. Вот и всё – отмучался.

На выходе из мрачного провала в лицо, обжигающей ледяной крошкой, ударил морозный порыв облегчения. Вот теперь – попустило…

Встали в проеме у самого спуска – не так заметает. Закурили. Юра выволок из-за пазухи плоскую флягу. Булькнул ею два раза в воздухе и вопросительно взглянул на меня…

– Давай. По глотку.

– Помянем?

– Лады…

Выпили за убитого пилота… Гирман перед тем как хлебнуть, отвернулся всем корпусом.

– Негоже так с солдатом. Пристрелили бы… ну, прибили на месте, что-ли…

– То, командир, им не объяснить. Видел же, что с деревней сделали.

Предпочитающий помалкивать Гирман, неожиданно выдает:

– Представляете: родители бланк получат. Потом цинкач привезут… Благополучная семья, Европа! Сынуля – на пендосской супершняге летать выучился, доллярами зарплату получает, доплаты за боевые… и тут: хрясь – получите!

– Моим старикам один раз притарабанили весточку. По мне – живому… Жаль – не попалась потом эта лыстоноша[119]…

Настолько необычно услышать о личной жизни Жихарева, что мы оба в голос спрашиваем: "Ну"?

– Да, нечего рассказывать… Мы завязли в окрестностях Итум-Калы[120]. Не до писем. А тут один из бывших моих контрабасов[121] заезжает домой. Рыдает. Ездит по ушам. Потом занимает двести баков и сваливает. Понимаешь – специально же приехал! Проездом, как в Симферополь попадешь? Я бы сам столько дал козлине, лишь бы не пугал стариков. Пидар! Рассказал им, что тащил меня в вертолет. Умер я у него на руках, у гандона… – Юра потемнел лицом и налился мраком. – За две бумажки… полупокер конченый!

– Нашел?

– Та какой там, Борян. Ищи – свищи…

– Моя матушка тоже разок получила звоночек с неба. Почти. От одного намека, за малым, инфаркт не схватила…

Мужики выжидающе на меня смотрят и ждут продолжения…

– Похоже. Как и у тебя, Юра, только – ДРА и Урочище Аргу… Мы, весной восемьдесят четвертого, ровно на три недели там загрузли. Тоже – не писал. А тут – Первомай на носу. Мы тогда на Коммунистической, в Красном Луче жили. От нашего углового дома, верх по улице, в ста пятидесяти метрах – горком партии, комсомола, горсовет и вся остальная лабудень: в новенькой пятиэтажке в конце парка с фонтаном, вечнозасыхающими туями и непокрытой лысиной Ильича. Матушка утречком, поливает себе ирисы – круглые грядки в покрашенных автомобильных покрышках по центру двора. Тут открывается калитка, и во двор вваливается серьезная до "уже не надо" толпа: военкоматовские военные, полковники менты, властные дяди в темных пиджаках и полосатых галстуках, тёти с белыми пергидролевыми пирамидами над важными развесистыми подбородками… Ну, представляете – весь этот провинциальный совдеповский зоопарк. Мама, молча открывает рот, три раза хапает утерянный воздух и, побелев, садится задом в клумбу. Народ не втыкается и молча смотрит на перепуганную до смерти пожилую женщину. Потом, у кого-то включается и над делегацией проносится шорох: "Это – Деркулова, учительница из "десятой". У нее сын – в Афганистане!" – солидные дядечки и тетечки, как-то стыдливо зажав раскормленные булки, начинают, пятясь и неуклюже разворачиваясь, топтаться на месте. Несколько баб бросаются помочь теряющей сознание Матери. Остальные трусливо сбегают. Вот так – поздравили…