Вестминстерский дворец, Лондон, ноябрь 1483

В дни, когда мы готовимся к первому Рождеству — Ричард клянется, что этот праздник будет самым веселым, какой когда-либо видел Лондон — когда дворяне уже начинают прибывать ко двору, занимать свои привычные покои, делать покупки в городе и разучивать новые танцы, Ричард находит меня в одной из комнат Большого гардероба за просмотром платьев, которые когда-то принадлежали другим королевам, а теперь перешли ко мне. Я собираюсь использовать два красивых старомодных платья из золотой парчи и фиолетового бархата, чтобы сделать новое с модными фиолетовыми рукавами, из-под которых будет выглядывать парча с золотой тесьмой на запястьях. Вокруг меня громоздятся горы тканей для новых платьев, а так же меха и бархат для плащей и курток самого Ричарда. Кажется, ему не по себе, но он вообще выглядит смущенным в последние дни. Он еще не привык к тяжести короны и не может полностью доверять ни одному человеку.

— Можешь пока оставить это? — спрашивает Ричард, с сомнением глядя на груды бесценных тканей.

— Да, конечно, — говорю я, приподнимая подол и пробираясь между ними. — Моя старшая фрейлина лучше меня знает, что нужно сделать.

Он берет меня за руку и тянет в небольшую комнатку за гардеробной, где обычно хранительница гардероба проводит проверку мехов, платьев и обуви, находящихся в ее ведении. Здесь тепло от горящего в камине огня; Ричард занимает место у стола, а я сажусь на подоконник и жду.

— Я принял одно решение, — тяжело говорит он. — И хочу еще раз обсудить его с тобой.

Я жду. Это касается кого-то из женщин Вудвилл, я чувствую. Я могу понять это по тому, как он потирает ладонью свою правую руку от локтя до плеча. Эта боль мучает его постоянно, и ни один врач не может сказать, что с ним. У меня нет доказательств, но я знаю, что это ее рук дело. Я представляю, как она затягивает шнурок на своей руке, чувствуя, как ее начинает покалывать; потом ее рука немеет, и она посылает эту боль моему мужу.

— Речь о Генрихе Тюдоре, — говорит он. Я настороженно выпрямляюсь. Это неожиданный поворот беседы. — Он собирается провести церемонию обручения в соборе Ренна. Он планирует объявить себя королем Англии и обручиться с Элизабет.

На мгновение я забываю о дочери, подчиняющейся жестокой воле матери.

— Элизабет Вудвилл?

— С ее дочерью Элизабет, принцессой Йоркской.

Знакомое имя любимой дочери Эдуарда камешком падает в тишине комнаты, и я вспоминаю о девушке с кожей, подобной теплому жемчугу, и очаровательной улыбкой ее отца.

— Он говорил, что она самая драгоценная из его детей, — тихо говорит Ричард. — Когда мы пробивались домой из Фландрии, он сказал, что делает это все для нее, даже если нам всем придется погибнуть. И что увидеть ее улыбку снова стоит любого риска.

— Она всегда была ужасно испорчена, — замечаю я. — Они повсюду таскали ее с собой, и она всегда ставила себя выше всех.

— А сейчас она доросла мне до плеча и стала настоящей красавицей. Жаль, что Эдуард не видит ее; думаю, она красивее, чем была ее мать в этом возрасте. Она стала совсем взрослой, ты не узнала бы ее.