Краем глаза она, не удержавшись, взглянула на Наганова. Тот сидел за столом, положив на него огромные, сжатые, словно для драки, кулаки (один из которых лежал на фуражке), и, весь подавшись вперед, смотрел на Нину. И снова ей стало страшно, но не из-за него, а из-за этого поднимающегося в груди, под сердцем, жара. Взяв высокую ноту второго куплета, она поспешно отвернулась к окну.

После этого Наганов появлялся в Большом доме еще несколько раз – уже один, без товарищей. Цыгане понемногу успокоились, убедившись, что грозный чекист ездит повидать Нинку, и встречали его всегда очень весело. Во-первых, знакомство это было по всем статьям полезное. Во-вторых, с пустыми руками Наганов не появлялся никогда: он привозил то сахару, то целый мешок белой муки, то хорошее мясо, а однажды принес три фунта конфет, и визг ошалевшей от счастья детворы был слышен даже на Садовой.

– Ты его приманивай, приманивай! – советовали Нине цыганки. – Скажи, что у тебя ботинок нет, платья приличного… Что все бриллианты в восемнадцатом забрали, повесить на себя нечего… Видно же, ума лишился комиссар!

– Дуры, отстаньте! Сами клянчите, коль вам надо! – злилась Нина, отчетливо понимая, что попросить Наганова о чем-то не сможет никогда. Ее пугал до постыдного трясения рук этот огромный, немногословный, светлоглазый человек, который ни разу за все свои визиты не попытался заговорить с ней наедине. Точно так же он никогда не привозил подарков лично для нее, отчего Нина чувствовала лишь облегчение.

Приезжая, Наганов садился за круглый стол возле рояля, помнивший еще князей и графов, гостивших в этом доме, коротко отвечал на радостные приветствия цыган, явно терялся, когда солистки наперебой спрашивали, что ему хочется сегодня послушать.

– Вы только если сами хотите… тогда пойте, товарищи. Я с удовольствием послушаю. А специально для меня не нужно, пожалуйста.

– А если наша Ни-ина?.. – медовейшим голосом интересовалась подлая Танька, исподтишка наблюдая из-под опущенных ресниц, как на скулах Наганова зажигаются два горячих пятна. – А если «Ночку темную»? Нинка, вылезай из-за печки сей минут! Сидит, будто таракан пришлепнутый, ресничищами, как усами, шевелит! Думаешь, не заметят тебя там? Товарищ комиссар хочет, чтоб ты ему романс свой спела!

Нина выходила, прожигая Таньку василисковым взглядом, но той на все было плевать:

– Во-о-от, краса-авица наша вышла, этакой ни в Москве, ни в Питере не сыскать! Ее весь Балтийский флот слушал, ладони поотбивал – истинную правду вам говорю, Максим Егорыч! Уж куда какие пролетарские у Нинки романсы, всем нравились!

Цыгане втихомолку прыскали в кулаки. Дядя Петя с Мишкой брали первые аккорды аккомпанемента, Нина начинала петь. Своих предпочтений Наганов не упоминал никогда, вежливо слушая весь репертуар хора, но Нина чувствовала, что ему нравятся романсы, и именно ее романсы – сложные для исполнения, написанные изысканными стихами, с которыми неизменно мучились другие солистки, искренне не понимавшие, «о чем песня». «Из господ он, что ли?.. – думала она, исподволь поглядывая на руки гостя – огромные, с корявыми пальцами, с растрескавшимися ладонями. – Непохож, совсем непохож…» Спросить самого Наганова об этом Нина никогда не решилась бы.