Я напомнил:

— Так из-за чего же в ад?

Он снова поморщился.

— Мы охраняли земли на границе с Мордантом. А когда отгоняли врага, то вторгались следом, грабили попавшиеся по дороге села, убивали мужчин, насиловали женщин, а потом поджигали, потому что врагу нужно наносить урон.

Я пробормотал:

— Понятно…

— Мы знали, — сказал он с досадой, — что это нехорошо. Еще бы не знали! Я жену любил и люблю, потому дома никогда не слова о том, что мы… гм… вытворяли. Это как бы шалости, а дома я любящий муж и заботливый отец.

— Но Господь видит все, — сказал я.

— Наверное, — ответил он, — наказание оказалось бы меньшим, если бы был глупее и не знал, что делаю! Но я знал, что поступаю дурно. Но все мы, подзуживая друг друга, старались перещеголять один другого в жестокости, низости, чванстве, даже пьянстве…

Я пробормотал угрюмо:

— Знакомо.

— Бахвалясь, — произнес он горько, — мы кричали друг другу: «Встретимся в аду!», хотя, конечно, никто из нас туда не хотел попасть, но мы не могли признаться в этом один перед другим и творили все большие гнусности, чтобы показать свое презрение ко всем нормам, правилам и законам. И вот за то, что мнение дружков ставили выше всего, мы и попали в ад… Да, именно за то, что знали, но… делали.

Я посмотрел в его лицо, снова вздохнул. Его лицо открыто, взгляд чист. Знает, что сейчас умрет, и готов принять смерть спокойно и с достоинством.

— Барон, — сказал я медленно, — вы… исправились. Заключение в аду пошло вам на пользу. Я уверен, отныне станете вести жизнь достойного человека. Что с каждым прожитым днем будете насаждать справедливость в своих землях.

Он посмотрел сперва с удивлением, еще не проникнув в смысл слов, затем переспросил со вспыхнувшей надеждой:

— Как вы… сказали?

— Я не стану возвращать вас в ад, — ответил я просто.

Его глаза расширились, несколько мгновений пытливо всматривался в мое лицо.

— Но разве вы… можете?

— Я не работаю на ад, — напомнил я. — Вельзевулу пообещал вернуть сбежавших, так как здесь творят зло, убивают и мучают, накопив в аду море ярости и дикую жажду крови… Так и было, они убивали, за это я убил их самих.

— Я тоже…

— Вы сразили виконта Гольштейна, — уточнил я, — и его банду насильников, а это совсем другое дело. Таких и я… без зазрения совести. Более того, церковь даже не налагает за это епитимии, так как убить плохого человека — малый грех, а очень плохого — почти благодеяние.

Он смотрел с благодарностью, а когда заговорил, голос его дрожал от переполняющих его чувств:

— Сэр… я даже не знаю, как вас благодарить! Вы не жизнь мне спасли, вы спасли мою честь, что для мужчины всегда намного ценнее самой жизни.

Из коридора донесся тягучий звук гонга, Карлеман взглянул на меня с нерешительностью во взгляде.

— Поужинаете с нами, сэр Ричард?

— С удовольствием, — ответил я.

На ужине помимо барона присутствовали трое сыновей, все почти его ровесники по виду, затем появилась баронесса в сопровождении леди Бланшет, подруги, у которой она ютилась последние годы и которая теперь прибыла, чтобы убедиться, что ее подругу не обижают.