Виктор вылез вслед за отцом и прислонился спиной к теплому стволу тополя, незыблемому, как земная ось. Кружилась немножко голова, а губы втягивали, пили пахнущий домом и Москвой воздух. Берлин, Потсдам — все виделось отсюда, со двора, неправдашним, ненастоящим.

— Витя, обопрись на папу, не забывай, ты недавно был ранен, — приказала мать, бросив взгляд на глазастые окна.

— Курносовы сына встретили! — раздался в окне первого этажа женский голос. — Сынок из Германии приехал, Калерия Ивановна?

— Из Берлина, — с кроткой важностью ответила она. — Витя наш имеет звание старшего лейтенанта. Он служил адъютантом у генерала Травкина. Генерал Травкин наш родственник, муж моей родной сестры Вари.

— Хватит распространяться, наседочка, — строго прервал отец. — Берись за ремни, поможешь мне нести. А Витя с товарищем шофером возьмут вот этот. Ну, взяли, курочка.

Наседочкой, курочкой отец с шутливой нежностью называл мать, а на люди с ней не показывался. Но у них дома, у Курносовых, гости бывали часто. Почему-то именно сейчас вспомнилась Виктору детская его обида за мать, когда она с ним, маленьким, отсиживалась у Авроры Алексеевны, пока у них дома шумела веселая компания. Гости ели пироги, испеченные матерью, хвалили вежливо, но не спрашивали, где она сама и почему нет ее за столом вместе с хозяином. Отец, веселый и радушный, аккомпанировал некрасивой рыжеволосой, сильно накрашенной певице, с которой ездил вместе на гастроли. Он сам выходил на кухню за чайником, а после гостей был очень ласков с Виктором и женой. Она безропотно прибирала со стола и мыла посуду…

Виктор волок на третий этаж здоровенный, из натуральной кожи коффер и, приближаясь с каждой ступенькой к довоенной домашней жизни, возвращался в ту пору, когда слушался и боялся отца. И сейчас страх перед неизбежным разговором с ним закрался в сердце. Но должен отец теперь сообразить, что вести разговор в пустой след не о чем? Сын явился домой со щитом, а не на щите. Травкин и то ни разу не напомнил и не попрекнул, а уж он имел на это право.

Торопливый стук каблучков скатывался по лестнице. Бежит, пританцовывая, легкая, быстренькая. «Кто же это? — подумал Виктор. — Надо подождать. Интересно».

— Перекур, — сказал он шоферу и поставил чемодан, облокотился о перила, уставился вверх, в лестничный пролет.

Ага, показались танкетки — босоножки на деревянной подошве — и длинные, хорошенькие ножки, серенький подол, а вот и все серенькое с черным пояском и белым воротничком платьице. Плечи вздернутые по моде, а над ними пышные волны светлых, пепельно-золотистых волос. Глаза стрекозиные, большие.

— Ниночка? Ты? Неужели ты? О-о-х ты!

— Здравствуй, Витя. С приездом. Иду сейчас от Митрохиных по коридору, а твои входят с вещами. Николай Демьянович говорит: «Пошла бы нашему Виктору помогла. Он раненый приехал из Берлина, еле ползет по лестнице». Я и побежала. Давай-ка.

— Спасибо, Ниночка, не надо, а то надорвешься, испортишь свою красоту. Какая же ты красивая стала! Женюсь на тебе, в кино брошу ходить. Буду сидеть дома и на жену любоваться.