Воевода Салтык много выше, сутуловат, волосы и борода светлые, с желтизной, глаза голубые, руки длинные, мосластые, плечи широкие. Сидит против окна на самом свету, но не щурится, смотрит открыто, прямо. От великого сие ума иль от малого?

Так и не решив, что думать, Курбский сам начал разговор:

– Государь и великий князь Иван Васильевич приказал поход за Камень мне. – Подчеркнул последнее слово голосом, сердито глянул на Салтыка и дальше мягче, но с упреком: – Тебя ожидаючи, Иван Иванович, время упускаем. Очистилась ото льда Сухона, и Двина очистилась. Вести о том имею…

– На все воля государева, – неопределенно откликнулся Салтык.

– Повелел мне государь сибирские народцы воевать, – значительно продолжил Курбский.

– А мне наказано было князцев под руку великого князя подводить, – живо откликнулся Салтык. – А войной иль как иначе, посмотреть по делу. От царя тюменского их защитить, коли попросят. Красным товаром одарить. А воевать, только если по-иному государева дела немочно достигнуть…

Курбский не нашелся что ответить на такую прямую отповедь, встал, прошелся по горнице. Салтык подумал, что вот росточком князь невелик, а шаги тяжелые. Крепко сбит, силен. И нравом крут: вот какие желваки на скулах надулись!

– Тебе сам государь Иван Васильевич наказ давал?

– Дьяк Иван Волк меня напутствовал, но по государеву слову.

– Так-то оно так, – будто с сомнением протянул князь, но спорить не стал. Сообразил, видно, что сомневаться в словах доверенного дьяка опасно, не от себя напутствовал дьяк Иван Волк – от государя. Но на душе стало легче. Его, князя Федора Курбского Черного, напутствовал на воеводство сам государь, а с худородным Салтыком самолично говорить не пожелал, дьяку передоверил. Но не прост сын боярский, совсем не прост. Вон ведь как глазищами-то уставился, не сморгнет даже!

Вздохнул Курбский, спросил небрежно, как о пустячном:

– Не понял я толком из речей дьяка Истомы: тебя вторым воеводой в Устюг послали иль как?

– О том речи не было, – спокойно возразил Салтык, – кто второй, кто первый. Сказано было, чтоб товарищами шли, друг друга слушали. На чем единодушно согласились, так и вершить.

– Не случалось точно бы раньше, чтоб рядом – два первых воеводы…

– На то не моя воля – государева.

Курбский важно кивнул. Конечно же государева воля. Разве иначе решился бы сын боярский становиться вровень с ним, потомком великих князей Ярославских?!

Держится этот Салтык с достоинством, но без дерзости. Видно, суждено им идти в одной упряжке, а кто коренным будет, кто пристяжным – время покажет. И Курбский сказал веско:

– Пусть будет так!

Оба вздохнули с облегчением. Самый трудный разговор был окончен. Пока что окончен…

Не сговариваясь, разом поднялись.

В дверях Курбский пропустил Салтыка вперед: гостеприимничал. В трапезной палате, за длинным столом, посадил рядом с собой. Салтык окинул взглядом богатое застолье. Серебряные кубки и ендовы. Затейливые стеклянные кувшины с журавлиными шеями. Позолоченное блюдо шириной в два локтя, а на блюде – цельный кабан клыками щерится.

Видно, дорогую посуду князь Федор привез с собой из вотчины – не видел такой посуды Салтык у наместника Челяднина в свой прошлый наезд в Устюг. Но не богатый стол интересовал Салтыка, а люди, сидевшие за этим столом и пожиравшие глазами нового воеводу. Разные были взгляды: и прямые, и просто любопытствующие, и скрытно-враждебные.