Шильник отвечал обстоятельно, со многими подробностями, и Салтык расспросами остался доволен. Но чувствовал, что Андрюшка чего-то недоговаривает, ожидание какое-то было в нем, тревога. Неужто не приоткроется?

И Андрей Мишнев приоткрылся. Сказал вдруг, что князь Федор Семенович Курбский во всем с ним советуется, но он, Мишнев, теперь свои советы от воеводы Салтыка скрывать не будет, потому что по государеву указу теперь в равной службе он у князя и воеводы. Сказал – и подобрался весь, настороженно блеснул глазами. Что-то хищное, жесткое почудилось в нем Салтыку. Нет, непрост Андрюшка Мишнев!

Но неприязни к шильнику у Салтыка не было. Почудилось в нем что-то тоскливое, незащищенное, тревожно-ожидающее. Будто неуверен в чем-то был шильник и эту неуверенность прикрывает от людей подчеркнутой жесткостью, уверенностью…

Перебирая в памяти дневные встречи, Салтык опять вернулся к шильнику. Вспомнил слова воеводы Залома, что тянется Андрюшка к большим людям, а те отталкивают его. Может, выбился Андрюшка из своей колеи, потому и мечется? Если надежду ему подать, верным человеком будет! Не от Бога жизненная колея, не неизменна – это Салтык по себе знает. «Посмотрим! Посмотрим!» – думал Салтык, ворочаясь на мягком ложе.

Внезапно полыхнула мысль, которая даже приподняться его заставила, откинуть прочь медвежью жаркую шкуру. Вот ведь в чем его различие с князем Федором Курбским: князь в неизменности земного мира уверен, в вечной предопределенности места каждого человека, в покорном следовании колее. А в России нынче так не получается. Пересекает государь Иван Васильевич колеи, великих людей от себя отодвигает, а малых приближает, воинников разных бывших уделов в полках перемешивает: ярославец ты иль новгородец, вологжанин иль суздалец – одинаково под государевыми воеводами. И княжата уже не слуги вольные, кои сами выбирают, которому государю служить, но государевы неизбывные служебники, как прочие люди. Не понимает князь Федор неизбывность перемен, мечется, мечтает старину воскресить, отсюда и неразумное своевольство его. Тут Салтык сильнее. В дальнем походе пересекутся жизненные колеи всех путевых страдников, Салтык внутренне готов к этому, а князь Курбский нет. Ломать ему придется себя, если наверху удержаться хочет. А Салтык сам к людям пойдет. В единении с ратниками его сила!

А если совсем перепутаются колеи? Тогда что? И Федька Брех ровня, и Личко, и ушкуйные гребцы? Не принимал такого разум. Но не принимал разум и того, что в большие люди только по породе можно выходить, не по верности, умению, уму…

Не понимал Салтык, что в сомнениях его и многих других людей, в обидах и надеждах, в боли и восторгах достигнутого рождается новый сплав, и имя сплаву этому, ограждающему Россию непробиваемой броней, – общерусское войско…

А может, и не в умственных метаниях рождается, а в больших государевых походах, таких, как этот поход в Сибирскую землю?

Большой разговор о походе начался на следующий день, на совете в наместничьих хоромах. Говорил князь Федор Курбский, склонившись над чертежом Двинской земли. Палец князя неторопливо полз по синим полоскам рек: по Сухоне до слияния с Югом, по Двине до вычегодского устья, по Вычегде мимо устьев Выми и Сысолы.