Вдвоем отошли к реке, по которой мучнистыми полосами уже тянуло шугу.
Напрасно успокоился Иван Салтык, не так благополучно съездил Федор. Поначалу все было хорошо. Гонца слушали думные бояре, и князь Андрей Большой, брат государя, тоже в Думе сидел. Пока Федор речи верховских беглецов пересказывал, только шапками все кивали. Но как о размышлениях самого Салтыка гонец начал говорить – скривился князь Андрей, будто кислое что в рот попало, а бояре загомонили недовольно, что не по чину сыну боярскому советовать. Спасибо дьяку государеву Федору Васильевичу Курицыну, заступился…
Федька от старательности даже лоб наморщил, припоминая слово в слово сказанное дьяком: «Не о чинах думать надобно, бояре, но о деле государевом. О сем и сын боярский, и холоп размышлять может, если виднее ему что. А Салтыку виднее – на самом берегу он стоит. Гонца отпустим, а сами поразмыслим, бояре, как поступать…»
– Тут и отослали меня прочь, – уже своим голосом, не по-книжному, добавил Федор. – А потом дьяк меня позвал. О тебе расспрашивал, хвалил, ладно-де ты придумал, самое время было Ахмата пощипать. А еще передать велел, чтоб ты в Москве к нему на двор пришел, любит он, когда люди своим разумом живут. Так и сказал: «Умом все свершается». А я не знал, что и ответить, – промолчал. Может, недоволен остался дьяк моей бессловесностью, но шапку подарил. Богатая шапка.
Задумался Иван Салтык. Непонятным ему показалось неожиданное заступничество дьяка, любимца государева. А еще непонятнее – слова об уме, которым будто бы все свершается. А как же Божья воля? Господне предопределение? Сызмалетства ведь привык думать, что верой одной, а не мудрствованиями силен человек. Как понять? Не грех ли так говорить? Грех, наверное…
Отмести бы вольнодумные слова дьяка, покаяться в грехе сомнения, забыть. Но что-то противилось в Салтыке, вдруг почувствовал он, что, поступив так, утратит недавно обретенное ощущение значимости своей, снова замкнется в опостылевшем кругу обыденности и жизнь утратит смысл.
Какой у него смысл в жизни, Салтык не знал, но уже думалось ему, что не в скольжении по колее, проложенной дедами и прадедами, смысл этот – в чем-то другом. Нет, он пойдет к дьяку Федору Васильевичу и будет говорить с ним!
Неспешно тянулась последняя неделя октября. Морозы все прибавлялись, прибавлялись. Закраины льда теснили угорскую воду, шуга катилась между ними густая и белая, как пшенная каша.
Скоро совсем встанет Угра, и пойдут по ней Ахматовы люди, как по ровному полю. Не того ли дожидается хан Ахмат, притаившись за прибрежными лесами? Не пора ли отвести заставы от бродов, собрать их вместе, в большие полки, для прямого боя?
Так размышлял Салтык, поглядывая на сужавшуюся полоску живой воды посередине Угры, и одергивал себя, убеждая, что не его-де, не мизинного человека, дело о всем войске заботиться, на то есть большие воеводы и сам государь Иван Васильевич. Легко дьяку Федору Курицыну о силе разума толковать, коли все знают: держит его государь первым советчиком. А на его, Салтыка, разумные слова вон ведь как бояре вызверились! Рассказывал Федька-то…