Такое время наступило для Салтыка на сосьвенском речном пути.

Судовая рать катилась по Сосьве-реке стремительно и ровно, как хорошо смазанная телега по наезженной дороге. Мерно и сильно опускались в воду весла. Кормщики не забывали вовремя сменить гребцов, поддерживая непрерывность движения. Наступление сумерек само подсказывало, что пора останавливаться на ночлег, а мутная синева рассвета поднимала ратников раньше, чем десятники успевали протрубить в свои рожки. И снова – мерный скрип уключин, усыпляющее однообразие берегов. Болотистые низины, редкие возвышенности с гребенками леса, ивняки на прирусловых валах – взгляду не на чем остановиться.

Речка Ляпин, приток Сосьвы, встретила судовую рать многочисленными излучинами, островами, мелями. Но то была забота не для воеводы – для кормщиков, для гребцов.

Воевода Иван Иванович Салтык подолгу сидел в одиночестве на корме насада – бобровая шапка надвинута на брови, лицо предостерегающе отстраненное. Дети боярские по корме и ходить боялись: суровым казался воевода, неприступным. А тут еще Аксай каждого глазами обжигает, зубы скалит угрожающе – стережет покой своего господина.

«Сердит воевода-то… Может, недоволен чем?…» – шептались люди на насаде, опасливо поглядывая на Салтыка.

Но Салтык не был ни сердитым, ни недовольным. Наоборот – только теперь он окончательно поверил в благополучный исход сибирского похода. Понял Салтык, что не столько от его воеводской воли зависит теперь возвращение, сколько от усердия гребцов, бдительного пригляда десятников, чутья кормщиков. Высвободившись от походных забот, Салтык почувствовал себя лишним и тяготился этим. Одно ему оставалось – размышлять, и Салтык неторопливо перебирал в памяти лица, слова, давнишние и совсем недавние дела знакомых ему людей, походных товарищей, как бы отыскивая запоздало ответ на вопрос князя Федора Семеновича: «А какие люди?»

Размышлял – и чувствовал тихую радость от проникновения в человеческую сущность, вдруг приоткрывшуюся в походных испытаниях. Люди представлялись ему не в окаменелой неизменности, а как бы в двух ликах, прошлом и настоящем, и гранью между этими непохожими ликами были повороты самого похода.

…Федька Брех. Неунывающий весельчак, бабий баловень, легкая душа… Когда-то только и разговоров было, с кем Федька подрался, какую девку обгулял. Припомнил Салтык к случаю и о Федькиных подвигах в девичьей, и о дородной соседке-боярыне. А ведь не так все просто! Трепало Федьку жизнью, как кленовый лист свирепым осенним ветром. Кружит ветер кленовый лист, хлещет о колючие ветви, мнет, засасывает в бурую грязь. Но минет непогода, умоется земля очищающим дождем, проглянет сквозь тучи солнышко – и вспыхнет кленовый лист на дороге красным пятиконечным цветком – неистребимый, радостный. Так и Федька: любые невзгоды ему нипочем. Пройдет беда, и снова Федька светел, распахнут навстречу людям. Уважения сие достойно!

В сибирском походе повернулся молодец неожиданной гранью. Подлинным воеводой стал Федька – рассудительным, неторопливым, надежным. Не Федька уже, а Федор Милонович, государственный человек! Будто переродился лихой сын боярский, откуда что взялось!