— Святой вернулся, — оповестил писарь палача, когда я входил в душную ужасную комнату страданий и правды, — Можем начинать?

Палач предусмотрительно направился к выходу, кивнув мне на покрасневшее в огне распятие. Я ничего не стал отвечать ему, сразу направился к Альвеве.

— Ты будешь говорить? — почти не надеясь на ответ поинтересовался я, а сбоку услышал скрип пишущей палочки. Альвева никак не отреагировала на мой вопрос. Я дотронулся до ее подбородка, проверяя в сознании ли она. Девушка смотрела на меня злобно и затравленно, словно ненавидела всю жизнь… — Ну, Господь с тобой… Будь по-твоему. Помни, одно твое слово… Достаточно одного слова, чтобы все прекратилось. Я клянусь богом, что остановлю пытки, как только ты произнесешь слово. Ты меня поняла?

Я обошел конструкцию со стороны колеса и резко крутанул его. Руки девушки оттягивались назад, приподнимая тело над землей. Душераздирающий крик боли Альвевы окрасил мрачное помещение в еще более черные тона, а потрескивание огня добавляло этому месту еще больше ужаса. Я надеялся, что она заговорит до того, как мне придется ее клеймить…

— Будешь смотреть? — поинтересовался я у писаря, хотя знал, что в этом состоит его работа, но принуждать не хотел. Люди по разному реагируют на вид и запах горящей плоти. Писарь громко сглотнул и кивнул, а я потянулся за раскаленным распятием, — Начнем…

Я рывком сорвал рукав платья девушки, дорывая ветхую ткань по шву до лопатки, намеренно дергая сильнее чем нужно, чтобы Альвеве было больнее. Есть шанс на признание до того, как раскаленное железо коснется ее кожи. Она вскрикнула и замолчала. Почему же ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь. Я же вижу, что тебе больно!

— Господи, прости, — произнес я и прислонил к белоснежной коже раскаленное святое распятие. Крик Альвевы заполнил все пространство, а в нос ударил сладковатый запах жженой плоти. Девушка судорожно хватала ртом воздух, но продолжала молчать, стиснув зубы. Ритуал снятия одержимости или власти дьявола был несложен. Он требовал четкого исполнения каждого действия.

Я произнес первую фразу для изгнания: «In nomine Patris, et Filii…»

Еще раз прижег святым распятием Альвеву, и перекрестился сам. Девушка завизжала и крепче стиснула зубы, глотая глухой мучительный стон.

— …et Spiritus Sancti. Amen, — продолжал я читать над Альвевой, ловя каждое движение девушки. Но ничего похожего на одержимость я не видел. Ритуал был почти закончен, неся с собой страшное понимание — она не одержима.

Она молчит по собственному желанию, и если совершила преступления, то сделала это по доброй воле. Я завершил ритуал, тяжко выдохнув: «Ad Sanctum Michaelem Archangelum. Precatio».

Внезапно Альвева дернулась и задрожала, не сводя взгляда со стола писаря. Улыбка тронула губы девушки, а она начала смеяться странным смехом, в котором была такая надежда и облегчение, словно я уже подписал приказ о помиловании. И тут она заговорила.

— Ты пришел! Пришел! А я… Я уже не надеялась! Я изучила все трактаты, что смогла найти и знала! Знала, что ты придешь во время пытки! — радостно кричала Альвева, глядя в одну точку. Писарь крестился, а я всматривался под стол и не видел там абсолютно ничего.