— Это ловушка, мой султан, это ловушка! Спасайтесь!

Хан недоуменно огляделся. Какая ловушка, где? Вокруг, конечно, трещат выстрелы, но они же уже внутри стен… или нет? Какие-то странные стены у этого урусского города. А мурза продолжал орать:

— Это ловушка! Спасайтесь, мой сул… — Так и не договорив, мурза опрокинулся на шею коня, заляпав полу роскошного халата хана выплеснувшейся из горла кровью.

— Выводим господина из города! — взревел Каслак, командир личной сотни хана, разворачивая коня и выхватывая саблю, чтобы, если потребуется, прорубить своему господину дорогу сквозь ряды продолжавших отчаянно рваться в ловушку его подданных.

Но было уже поздно. Потому что в этот момент послышался страшный грохот, и две черные, обгоревшие, покосившиеся башни, стоявшие по обеим сторонам воротного проема, вздрогнули, а затем медленно и величаво обрушились, напрочь перекрывая хаосом торчащих во все стороны бревен единственный имеющийся выход из этой страшной ловушки. Но даже это уже было неважно для Газы II Герая, носившего среди подданных грозное прозвище Буря, великого хана и султана крымчаков, устремившегося в этот поход во многом еще и потому, что он жаждал реабилитироваться за два своих предыдущих не слишком-то удачных похода на урусов — в тысяча пятьсот девяносто первом, когда он дошел до Москвы, но был вынужден бежать из-под нее, бросив большую часть обоза, а затем в тысяча пятьсот девяносто четвертом, в то время как во многих других местах — и в Молдавии, и в Валахии, и в Венгрии, снискал себе заслуженную славу. А важным для него в этот момент было то, что Тимофей, несколько мгновений назад закончив заряжать свою «особливую пищаль», вскинул ее к плечу и повел стволом, выискивая достойную цель. Ствол пару раз качнулся, а затем замер, направленный точно на фигуру Газы Герая. «Видать, важный какой мурза», — успел подумать Тимоха, а в следующее мгновение пищаль привычно ударила его в плечо, выплюнув увесистый свинцовый шарик, оборвавший жизненный путь крымского хана…

Разгром крымчаков был полный. Подтянутое к Ельцу, но до момента начала штурма утаившееся по лесам и увалам поместное войско взяло в кольцо остатки совершенно деморализованных потерей руководства и чудовищным разгромом крымчаков и ногайцев, кои не успели втянуться внутрь ставшей ловушкой крепости, и, прижав их к городской стене Ельца и остаткам гуляй-города, устроило форменное избиение. Со стен в этот момент в крымчаков и их союзников палило около двух сотен пушек среднего и малого наряда[49] и подавляющее большинство стрельцов, оттянувшихся от бойниц внутренней стены, поскольку сразу после обрушения приворотных башен в дело вступили гранатометчики и стоять у бойниц стало опасно. Внутри же избиение продолжалось до самой темноты. Попавшие в ловушку крымчаки сначала пытались разбить бревнами, вынутыми из стен того десятка изб, что остались неразобранными около ворот, бутафорские двери домин и входы в бастионы, но бросили эту затею, будучи густо засыпаны гранатами. Затем множество их набилось в те избы, но подобравшиеся к самому обрезу стены стрельцы-гранатометатели закинули внутрь изб по несколько гранат прямо через соломенные крыши, поубивав и поранив тучу народу, так что на сем попытки спрятаться в этих избах и закончились… На ночь сделали перерыв, кидая гранаты на любой шорох у завалов, образовавшихся на месте воротных башен, потом еще полный день стреляли по любому шевелению. И только на третий день, когда валявшиеся буквально навалом трупы уже начали пованивать, стрельцы наконец вышли из своих деревянных бастионов, чтобы принять в полон всего около полутора тысяч выживших в этой бойне и по большей части раненых крымчаков…