Даже в самом страшном сне ей не привиделось бы, что мужчина, лежавший в то утро под одеялом рядом с Ёнхе, чье тело сплошь покрывали нарисованные красные и желтые цветы, – ее муж. В борьбе с желанием оставить все как есть и убежать победила мысль, что надо защитить младшую сестру. Доверившись своему чувству ответственности, пренебречь которым было невозможно, она подняла оставленную у прихожей камеру, и, зная, как надо включать аппарат – именно он научил ее этому, – просмотрела запись. Вынув кассету, словно пылающую огнем, и уронив ее, она нажала на кнопки мобильного телефона, заявила о двух больных, которым требуется срочная психиатрическая помощь, но все еще не могла принять происходящее за реальность. Она отказывалась верить собственным глазам. Одно было ясно: поступок мужа нельзя простить, ни за что нельзя простить.
Он проснулся после полудня, потом пробудилась и Ёнхе, и тут примчалась бригада «скорой помощи» из трех мужчин со смирительными рубашками и защитным снаряжением. Ёнхе стояла на лоджии, поэтому два санитара сначала бросились к ней. Она отчаянно сопротивлялась, пока они натягивали рубашку на ее ярко раскрашенное тело, сильно укусила одного за руку, что-то невнятно кричала пронзительным голосом. В предплечье дергавшейся всем телом Ёнхе вонзилась игла. В это время муж оттолкнул стоявшего у прихожей санитара и попытался убежать, но тут же был схвачен. Он боролся изо всех сил, сумел вырваться и, повернувшись, вдруг стремглав понесся к лоджии. Никто не успел даже глазом моргнуть. Он собирался перелететь через перила, словно стал птицей. Однако проворный санитар успел двумя руками ухватить его за ноги, и он перестал сопротивляться.
Она дрожала всем телом, наблюдая всю эту сцену до самого конца. Когда его выводили из квартиры, их глаза встретились последний раз, и она напрягла все силы, чтобы уничтожить его своим взглядом. Однако в его глазах она не увидела ни страсти, ни признаков сумасшествия. Не было в них и сожаления или отчаяния. В его глазах таился лишь страх, такой же, какой в тот миг чувствовала она сама, и больше в них ничего не отражалось.
Вот так все закончилось. После того дня возвращение к прежней жизни стало просто невозможным.
В больнице выяснилось, что он нормальный, и его поместили в камеру предварительного заключения. Судебный процесс, длившийся несколько месяцев, утомительные проверки и выяснение различных деталей закончились его освобождением, и он, куда-то скрывшись, больше не появлялся. Однако Ёнхе не удалось выйти из закрытого лечебного заведения. Некоторое время после первого помешательства она разговаривала, но теперь опять замолчала. Вместо того чтобы говорить с людьми, она садилась, скорчившись, где-нибудь в безлюдном месте на солнце и что-то тихо бормотала. Она по-прежнему не ела мясо и, если подавали что-то мясное, с криком куда-нибудь убегала. В солнечную погоду прилипала к окну, расстегивала пуговицы на пижаме и выставляла грудь. Внезапно одряхлевшие родители больше не желали видеть младшую дочь, но и со старшей, напоминавшей им о зяте, который оказался хуже животного, тоже прервали отношения. Младший брат и его жена тоже перестали общаться с сестрами вслед за родителями. Однако она не могла бросить Ёнхе. Ведь кто-то должен был платить за ее содержание в больнице, кто-то должен был нести ответственность за больную.