Отказавшись наконец от попыток уснуть, она встает примерно в три часа ночи. Умывается, чистит зубы, готовит еду, наводит порядок в каждом закутке квартиры, однако стрелки на часах, словно к ним привесили тяжелые гири, не спешат двигаться вперед. Она заходит в комнату мужа, слушает музыку, записанную им на диски, или начинает описывать круги, положив руки на талию, как раньше делал он, или ложится в ванну в одежде, поджав под себя ноги, и впервые у нее появляется ощущение, что его можно понять. Должно быть, у него не хватало сил даже раздеться. А отрегулировать горячую воду и принять душ, тем более. Она осознает, что именно это изогнутое и узкое пространство, как ни странно, было для него самым уютным местом во всем доме площадью сто пять квадратных метров.

«Когда все пошло не так? – иногда спрашивает она себя в такие минуты. – Когда все это началось? Точнее, когда все начало рушиться?»

Ёнхе стала вести себя странно примерно три года назад, неожиданно ударившись в вегетарианство. Сейчас этих вегетарианцев полным-полно, но что особо отличало Ёнхе от всех остальных, так это неясность мотива, из-за которого она отказалась от мяса. Она худела так стремительно, что нельзя было смотреть на нее без боли, и при этом почти не спала. Все и раньше считали ее тихой и спокойной, но она совсем замкнулась в себе и так мало говорила, что врач не смог найти с ней общий язык. Ее муж, конечно, рассказал о таких странностях, заставив всю семью переживать за дочь и сестру. В это время они как раз переехали в новую квартиру. На новоселье собрались все родственники с детьми, и за обедом отец дал Ёнхе пощечину, силой раскрыл ей рот и запихал туда кусок мяса. Глядя на младшую сестру, она дрожала всем телом, словно это ее ударил отец. А затем, оцепенев, наблюдала, как у Ёнхе вырвался крик дикого животного, как она с отвращением выплюнула мясо, как схватила нож для фруктов и полоснула по своему запястью.

«Можно ли было помешать этому? – нет-нет, да и задавала она себе вопрос. – Могла ли она в тот день удержать руку отца? Не дать Ёнхе схватить нож? Помешать тому, чтобы муж взвалил на свою спину залитую кровью Ёнхе и помчался с ней в больницу? Уговорить зятя не бросать жену так безжалостно сразу после ее выписки из психиатрической клиники? И могла ли она не допустить того, о чем даже вспоминать не хочется, того, что сотворил ее муж с Ёнхе, – эту беду, которая вылилась в дешевый скандал? Могла ли она предотвратить все это – разрушившее, как гору из песка, жизнь всех близких ей людей?»

Она и знать не хочет, какое такое вдохновение черпал муж из маленького сине-зеленого монгольского пятна, оставшегося на ягодице Ёнхе. В то осеннее утро она принесла сестре приготовленные для нее салаты и увидела сцену, которая казалась выше ее понимания, не вмещалась в рамки здравого смысла. Накануне ночью он расписал свое тело и тело Ёнхе пестрыми цветами, а затем снял на камеру сцену совокупления.

Могла ли она помешать ему? Не проглядела ли первые признаки, по которым поняла бы его намерения? Не могла ли более убедительно донести до его сознания, что Ёнхе больна, что она проходит курс лечения?