Голос Ёнхе, услышанный ею в полудреме, звучал сначала тихо и ласково, потом – мило, будто лепечет невинный ребенок, а в конце – невнятно и сдавленно, словно это был голос животного, и она уже не могла разобрать слов. Сильное отвращение, испытываемое ею впервые в жизни, заставило ее испуганно открыть глаза, но затем ее снова затянуло в сон. Теперь она стояла в ванной перед зеркалом. Из левого глаза ее отражения пошла кровь. Она быстро подняла руку, чтобы вытереть струйку, но фигура в зеркале почему-то не двигала рукой, а лишь стояла в растерянности, глядя, как из глаза льется алая кровь.
Кашель Чиу разбудил ее, она вскочила и поспешила в спальню. Прогоняя из памяти образ Ёнхе, которая когда-то давно сидела в углу этой комнаты, прижав колени к груди, она схватила ручонку сына, увидев, как он дернулся во сне…
– Теперь все нормально, все будет нормально.
Она тихо шептала эти слова, не зная точно, кому: то ли ребенку, чтобы утешить его, то ли себе для успокоения.
Автобус сворачивает с горной дороги и останавливается на перекрестке. Передняя дверь распахивается, она торопливо спускается по ступеням и раскрывает зонтик. Больше никто не выходит. Автобус без задержки мчится дальше и исчезает вдали в пелене дождя.
Если от этой остановки направиться по отходящей в бок узкой дороге, обогнуть крутой холм, пройти тоннель длиной около пятидесяти метров, то можно увидеть маленькую больницу, стоящую посреди леса. Кажется, дождь немного утих, но по-прежнему стучит по зонту. Она нагибается, чтобы подвернуть брюки, как вдруг ее взгляд натыкается на мелколепестник – беленькие цветочки, прибитые дождем к асфальту. Она поправляет увесистую сумку. Поднимает вертикально зонтик, идет в сторону больницы.
Теперь, чтобы узнать, как протекает болезнь Ёнхе, она шагает по этой дороге каждую среду, но до того дождливого дня, когда сестра исчезла, а потом была найдена в лесу, она приезжала сюда примерно раз в месяц. На этой тихой и унылой дороге, по которой она идет, неся в сумке фрукты, рисовые хлебцы, конвертики из жареного тофу, фаршированные рисом с овощами в уксусном соусе, редко можно увидеть человека или машину. Когда они усаживались напротив друг друга в комнате для свиданий, рядом с регистратурой, и она выкладывала на стол привезенные гостинцы, Ёнхе молча, как ребенок, выполняющий домашнее задание, начинала есть. Случалось, она собирала волосы сестры, заправляла их за уши, и Ёнхе поднимала глаза, спокойно улыбаясь. В такие приятные мгновения возникали мысли: разве есть какие-то проблемы? Разве нельзя вот так провести всю оставшуюся жизнь? Ведь Ёнхе здесь может говорить только тогда, когда хочет говорить, может не есть мясо, если не хочет. А ей самой будет вполне достаточно вот так, время от времени, навещать сестру.
Ёнхе младше на четыре года. То ли из-за достаточно большой разницы в возрасте, то ли по другой причине, но они росли без каких-либо трений и споров, что редко бывает между сестрами. С самого детства, когда они жили в родительском доме, по очереди получая пощечины от горячего на руку отца, Ёнхе была для нее существом, за которым все время следовало присматривать, и она несла за нее ответственность, окутав заботой сродни материнской любви. Младшая сестричка, бегавшая с почерневшими от грязи пятками, летом от жары терпевшая потницу, выступавшую красными прыщиками на переносице, эта девочка вдруг повзрослела, и однажды она с удивлением узнала, что та собралась замуж. Одно лишь тревожило душу: чем старше становилась сестра, тем больше замыкалась в себе, меньше говорила. Она и сама была сдержанной, однако в зависимости от ситуации умела быть яркой, приветливой и добродушной. У Ёнхе же сдержанность проявлялась сильнее, и с какого-то времени из-за этой черты характера с ней бывало тяжело. Порой настолько тяжело, что она казалась совсем чужой.