Он гоготнул, и, хлопнув в ладоши, резко поднялся:

— Ха, а оно мне надо, лезть черти — куда, чтобы вся добыча досталась сумасшедшей старухе? Я под этим не подписывался, и я иду домой!..

Как только он сделал шаг в сторону, откуда они пришли, зеленовато-синий огонь оживился, полыхнул синим пламенем, и перед Афросием с товарищами с угрожающим гулом возникла стена иссиня-темного пламени. Он сделал шаг в сторону, чтобы ее обойти, но не тут-то было: как бы он не поворачивался, стена оказывалась строго перед ним, не пропуская его назад. Шкода равнодушно смотрел на его старания:

— Нет у нас дороги назад, — отрезал он, наконец. — Сдается мне, попали мы сюда с помощью старухи Ирмины, и выбраться отсюда сможем тоже только с ее помощью. И залогом ее сговорчивости станет Посох, раз уж он ей так нужен.

Он направился в сторону леса, подальше от стены и парней. Мерцающий лучик, висевший над поляной, качнулся, легко его догнал и пристроился перед ним, услужливо показывая дорогу.

От побоев, Ирмининых ран и усталости Шкоду покачивало. Но он, не оглядываясь, шел вслед за мерцающим лучиком. Черный меч тяжело касался земли, оставляя за собой опаленную дотла дорожку. Афросий двинулся за ним следом, чертыхаясь.

— Я вас сейчас догоню! — крикнул Антон и все-таки доделал начатое — дошел до того места, откуда исчезла Катя с неизвестной ему подругой. Он присел на траву как недавно это делали те два других парня, провел рукой по начерченному рисунку. Внутри равностороннего треугольника лежал небольшой обрывок плетеной тесемки бирюзового цвета. Антон поднял его и аккуратно положил в карман брюк, вздохнул и отправился за товарищами.

Они шли по едва мелькавшей между кустов можжевельника тропе, довольно бодро.

Катя думала о приснившемся разговоре: больно он походил на реальность. Только почему мама так странно одета. И это обращение «государыня»… Но про грифона нетронутого и оборотня ведь все совпадало! И маму ее, будто, услышала.

Ярушка молчала, тревожно оглядываясь по сторонам.

— Кать, — тихо позвала она, наконец.

— Чего? — голос получился сердитым, Катя винила подругу в том, что та не вовремя разбудила и не дала разузнать подробности странного, но, кажется, такого важного видения.

— Ты тише ступай…

— С чего бы вдруг?

— Медвежьей тропой идем…

— ЧТО? — Катя похолодела. Хоть и городской человек, но все ж в Сибири выросший, не раз слышала, как охотников или туристов медведь «порвал», — ты с чего так решила?!

— А вот, смотри, — и она показала Кате под ноги: в сырой, не просохшей глине отчетливо отпечатался след: словно кто прошел в надетых на ноги сковородках. От почти круглой сердцевины следа расходились пять остроконечных лучей. Медвежья лапа.

А Ярослава уже показывала Кате другие приметы: широкие, каждая в полтора — два сантиметра царапины на коре, начинались почти в трех метрах от земли, располосовывая стройные деревца.

— Это что?

— Задиры. На пихте ставит, она мягкая.

— А чего ж высоко-то так? — голос у Кати дрогнул.

— Чего ж высоко, нормально. Он же на задние лапы встает и царапает. Взрослый, видать, — Ярушка с сомнением пригляделась к окружавшим их деревцам: — И подлесок выломан, и тропа широкая, значит, частенько здесь хаживает косолапый. И нынче был, недавно прошел, чуешь, запах еще остался?