— Там в комнате Угодника угасает Знак. Если не успеешь...

Он слабо помнил как вбежал в покои Угодника. На полу слабо светилась пятиконечная звезда, размером в колесо телеги. Лучи медленно гасли, и сердце Мрака стиснулось в горьком предчувствии. Он прыгнул в середину звезды, ударился о твердый камень пола.

Под ногами было горячо, но это был жар остывающего камня. И в комнате уже не чувствовалось запаха колдовства, магии, волшбы...

Он хотел было выйти из звезды, но вдруг камень под ногами словно бы расжижился. Подошвы начали проваливаются в горячую массу. Ему показалось, что он тонет в расплавленном воске.

Он не удержался, закричал от жгучей боли, и тут же провалился до подбородка. С трудом закрыл рот, раскаленная масса камня поднялась до глаз, прижгла рану на голове, и он ощутил, что продавливается все дальше и дальше сквозь кипящий тяжелый огонь.

Он не знал, сколько это длилось. Он трижды терял сознание, приходил в себя, снова терял, всякий раз был уверен, что уже умирает, что на этот раз уж точно, а на этот раз уж совсем наверняка...

— Светлана, — простонал он, чувствуя что уже истощил последние силы. — Я иду... Я снова тебя спасу, как и в тот раз... Думай обо мне, и я прийду... Если чистая душа будет неустанно...

И когда упал, ударился о твердое, ощутив свой вес, он остался надолго лежать, уже не веря, что может двигаться, что не сгорел в пепел, что кости не размолоты в муку для корма свиней.

Он не помнил, сколько так лежал, мечтая чтобы смерть пришла поскорее. Наконец по обожженному телу пробежала судорога. Он тряхнул головой, кровь осыпалась темными струпьями. Оказывается, его корчит от холода!

Перед глазами темнел обломок черного дерева. Пахло гарью, но воздух, заполненный вонью, был холодным, вязким, словно нечистоты плавали выше головы.

Кто-то потрогал холодной мерзкой лапой его за лицо. Он дернулся, расширенными от ужаса глазами уставился на страшную пасть. Отодвинулся, сплюнул с досады.

Хрюндя потыкалась в него холодным носом, ее лапы уже привычно вцепились в его плечо. Она повозилась, устраиваясь поудобнее, прижалась теплым пузом. Рядом с Мраком лежала котомка со священными вещами богов.

— Глупая, — выругался Мрак. — Останешься здесь, дура... Будешь мертвяков пугать!

Он поперхнулся дурным запахом, дико огляделся. Развалины, от которых веет безнадежностью, унынием. Небо пугающе красное, с быстро бегущими темнобагровыми сгустками. Над виднокраем висит огромное черное солнце, страшное и нечеловеческое.

С жуткими криками пронеслась стая черных птиц. Хрюндя открыла один глаз, посмотрел им вслед. Снова засопела в самое ухо, мешая прислушиваться.

Издалека доносились крики, полные безнадежности, боли и страдания. Словно кого-то мучают и терзают сотни лет, не зная ни сна, ни отдыха, но боль настолько невыносима, что притерпеться нельзя, а умереть тоже неподвластно.

— Что ж ты такого натворил, — пробормотал он, чтобы заглушить сострадание, — наверное, сирот обижал... Или хорошую песню перебил. Гм... Если бы мне не дал дослушать, я б тебе и не такое придумал!

Шатаясь, он выбрел из развалин. Теперь со всех сторон тянулась черная выжженная земля, накрытая пылающим небом — кроваво-красным, бурлящим. А темные комья, сбитые в тучи, неслись так низко, что едва не задевали его за волосы. От них веяло угрозой, и Мрак невольно пригибал голову. Из спекшейся земли часто выстреливали дымки: сизые, а то и угольно черные.