Пальцы Флетчера еще сжимали верньер реостата. Он крутанул его назад, влево – до упора, выключил рубильник. Стрелки, дошедшие до отметки +50, упали к нолям. Как только электричество отключили, Хайнц рухнул на серый линолеум, пуская ртом дым. Стило вывалилось изо рта, и Флетчер видел, что к нему прилипли куски губ Хайнца. К горлу Флетчера подкатила тошнота, но он плотно сжал губы. Не было у него времени блевать на то, что его стараниями осталось от Хайнца. Однако он еще на секунду задержал взгляд на дымящемся рте и выплеснувшихся на щеки глазах.

– Как вы можете описать ваши ощущения? – спросил он у трупа. – Прямо сейчас, по свежим следам, как вы можете описать ваши ощущения?

Флетчер повернулся и поспешил к двери, по широкой дуге обходя еще живого Рамона, который громко стонал. Он напоминал человека, которому снится кошмарный сон.

Он вспомнил, что дверь заперта на второй замок. Ее запер Рамон, а ключ висел на кольце, закрепленном на поясном ремне. Флетчер вернулся к охраннику, присел рядом с ним, сдернул с ремня кольцо. В этот самый момент Рамон протянул руку и опять схватил Флетчера за лодыжку. Флетчер, державший в левой руке револьвер, с силой опустил его рукоятку на затылок Рамона. На мгновение пальцы охранника сжали лодыжку сильнее, потом отпустили.

Флетчер начал подниматься, потом подумал: «Патроны. У него должны быть запасные патроны. Револьвер разряжен». Но тут же в голову пришла следующая мысль: не нужны ему эти вонючие патроны, револьвер Рамона сделал для него все, что мог. На первый же выстрел вне стен этой комнаты со всех сторон сбегутся солдаты.

Тем не менее Флетчер ощупал кожаные подсумки, висевшие на ремне Рамона, нашел патроны, зарядил револьвер. Он не знал, сможет ли заставить себя стрелять по солдатам, таким же обыкновенным людям, как Томас, отцам семейств, которых следовало кормить, но не сомневался, что при стрельбе в офицеров его рука не дрогнет, а последнюю пулю решил приберечь для себя. Он не очень-то верил, что сможет выбраться из здания министерства информации (случайно подряд два турнира по боулингу не выигрывают), но дал себе слово, что живым его в эту комнату больше не приведут и не усадят рядом с машиной Хайнца.

Ногой он оттолкнул от двери Невесту Франкенштейна. Ее глаза тупо смотрели в потолок. Флетчер все отчетливее осознавал, что выжил, а остальные – нет. Их тела уже остывали. На коже начали умирать миллиарды бактерий. Об этом не следовало думать в подвале министерства информации, такие мысли могли только помешать человеку, который стал, может, на короткое время, вероятнее – навсегда, desaparecido[135]. Однако он не мог отделаться от них.

Третий ключ открыл дверь. Флетчер высунулся в коридор. Стены из шлакобетонных блоков, нижняя половина зеленая, верхняя – грязно-кремовая, прямо-таки как в старой школе. Выцветший красный линолеум на полу. В коридоре никого. В тридцати футах по левую руку у стены спала маленькая коричневая собачонка. Ее хвост чуть подергивался. Флетчер не знал, что ей снилось, то ли она кого-то преследовала, то ли кто-то преследовал ее, но полагал, что трудно спать со всеми этими выстрелами и криками Хайнца, гулким эхом отдававшимися от стен коридора. «Если я вернусь домой, – думал он, – обязательно напишу статью, что звукоизоляция – величайший триумф диктатуры. Расскажу об этом всему миру. Разумеется, скорее всего не вернусь, лестница станет моим последним шагом на пути к Сорок третьей улице, но…»