Флетчер никогда не видел настоящего эпилептического припадка, хотя смутно помнил, как Пэтти Дьюк[133] имитировала такой в «Сотворившей чудо». Он не мог знать, правильно ли изображает эпилептика, но надеялся, что неожиданная смерть Томаса Эрреры сыграет на руку – они не заметят фальшивых ноток разыгрываемого спектакля.

– Дерьмо, только не это! – пронзительно воскликнул Хайнц. В фильме его вскрик мог бы вызвать смех в зале.

– Хватай его, Рамон! – на испанском крикнул Эскобар. Попытался встать и с такой силой ударился жирными бедрами о стол, что тот подпрыгнул и ножки со стуком ударились об пол. Только женщина не шевельнулась, и Флетчер подумал: «Она что-то заподозрила. Не думаю, что она знает, как будут развиваться события, но она на порядок умнее Эскобара и чует неладное».

Не ошибся ли он в отношении женщины? С закатившимися под веки зрачками видел только ее смутную тень, поэтому не мог утверждать наверняка, что она не верит в истинность припадка… хотя интуиция подсказывала: скорее да, чем нет. Впрочем, никакого значения это не имело. Процесс пошел, и никто, даже он сам, не знал, что произойдет через одну, две, пять минут. Теперь все зависело только от него.

– Рамон! – кричал Эскобар. – Не дай ему свалиться на пол, идиот. Не дай проглотить свой я…

Рамон наклонился над Флетчером, схватился за его ходящие ходуном плечи, может, чтобы запрокинуть голову Флетчера назад, может, чтобы убедиться, что он еще не проглотил язык (человек не может проглотить собственный язык, если только его предварительно не отрезали; Рамон определенно этого не знал, должно быть, не смотрел сериала «Скорая помощь»). Короче, никто так и не узнал, зачем он наклонился над Флетчером. Потому что как только лицо охранника оказалось в пределах досягаемости, Флетчер вонзил горящий конец «Мальборо» ему в глаз.

Рамон взревел и отшатнулся. Правая рука поднялась к лицу, где все еще дымящаяся сигарета торчала из глазницы, но левая осталась на плече Флетчера. Сжимала его, как клещами, поэтому, когда Рамон подался назад, он потянул за собой стул, перевернул. Флетчер вывалился из него, перекатился по полу, вскочил.

Хайнц вопил, возможно, выкрикивал какие-то слова, но Флетчеру его вопли напоминали восторженный визг десятилетней девочки, увидевшей своего музыкального идола, может, одного из Хэнсонов[134]. Эскобар ничем не проявлял себя, и это не сулило ничего хорошего.

На стол Флетчер не оглядывался. Он и так знал, что Эскобар уже спешит к нему. Вытянул руки, схватился за рукоятку револьвера Рамона, рывком вытащил его из кобуры. Видимо, охранник даже не понял, что лишился оружия. Он что-то орал на испанском и правой рукой елозил по лицу. Ударил по сигарете, но она, вместо того чтобы отлететь в сторону, разломилась пополам и горящий конец так и остался в глазу.

Флетчер повернулся. Эскобар приближался, он уже обогнул длинный стол, выставив перед собой пухлые ручонки. Эскобар больше не напоминал человека, иногда сообщающего телезрителям прогноз погоды и сокрушающегося из-за низкого давления.

– Хватай этого сукина сына! – выплюнула женщина.