Но Митину не нужны были никакие объяснения, он попросту не слышал слов. Чувство звериной ненависти к убийце Саши Ликиной, уничтожавшего и его, Кости, будущую райскую жизнь с прекраснейшей из женщин, полностью захлестнуло старшего лейтенанта. Он нагнулся, поднял «беретту», привел ее в боевое состояние и направил в стоящего в пяти шагах от него Сергея Курского.

Тот медленно попятился к выходу, в предупредительно-оборонительном жесте приподняв ладонь перед собой.

— Не вздумай, Костик, — одними губами прошептал лейтенант. — Она того не стоит. А я всего лишь ликвидировал убийц и бандитов.

Пуля пробила ему и ладонь, которой он вроде как пытался защититься, и шею насквозь.

Сергей какое-то время оставался стоять на ногах, а потом, сделав шаг назад, сполз по стене гаража и оказался в сидячем положении. Его осмысленные глаза говорили о том, что он находится в сознании, но выговорить что-либо из-за проникающей раны в горле лейтенант не мог.

Митин стоял, уперев взгляд в «беретту», которую крутил в руках, словно не понимал, как эта штука могла без его ведома совершить столь жестокое криминальное деяние, ведь сам Костя совсем не хотел убивать своего приятеля и коллегу.

Когда он вновь перевел взгляд на Курского, то обнаружил, что рядом с ним уже находится полковник Сбитнев, осматривающий рану своего подчиненного.

Митин почему-то совсем не удивился внезапному появлению начальника РУВД и тихо спросил его:

— Серега будет жить?

Полковник молча подошел к Митину, взял у него из рук пистолет и лишь тогда ответил:

— Нет.

После чего он сделал пару шагов по направлению к лейтенанту Курскому и, тщательно прицелясь из «беретты», послал ему пулю в сердце.

Расстрел Гангута во внутреннем дворе РУВД ему видеть не довелось — забор вокруг управления оказался слишком высоким. Однако на выстрелы, донесшиеся оттуда, Окунь внимание обратил, но ему, конечно, и в голову не могло прийти, что они были предназначены его подельнику.

Однако время шло, а Гангут все не появлялся, и, когда к РУВД подъехала «скорая» с включенной сиреной, он заволновался всерьез.

Советник подошел к зданию управления, и тут выяснилось, что возле входа в его двор стоит милицейское оцепление, выставляемое обычно, когда происходит нечто чрезвычайное. Однако ворота, через которые проехала медицинская машина, оказались закрыты неплотно, и можно было более-менее разобрать, что за ними происходит.

Уже через пару минут в «скорую помощь» стали загружать носилки с чьим-то укрытым черным целлофаном телом. Но все же ботинки из-под этого целлофана торчали. И Окунь их узнал: то были пижонские красные ботинки Гангута, которые так ему не шли.

Окунь невольно потянулся к бумажнику, в котором находились листки с телефонами — те, что оставил ему бригадир. Теперь эти листки превратились в предсмертные записки, в самое настоящее завещание балаковского бригадира.

Советник не мог понять, что послужило причиной гибели Гангута, но ему, впрочем, уже и не хотелось об этом думать всерьез: малининскую экспедицию, да и вообще охоту за балаковской кассой он считал для себя теперь законченной.