— Да я ж о том и говорю! Потому что на дворе — такая дурацкая жизнь, а у нас, ментов, — такая дурацкая работа! Вот, собственно, и все. — И Крутилин, в очередной раз неприветливо покосившись на Митина, добавил: — Но тебя, мой друг, все это, конечно, совершенно не касается.

— После минутного молчания он вновь заговорил: — Вот ты, Костя, интересовался могилой Сбитнева, а где упокоена Саша Ликина тебя, что ли, совсем не интересует?

— Брось, Крутилин! — мрачно отозвался Костя. — Мы оба с тобой знаем, что происходит с невостребованными телами, а близких родственников у Саши не было…

Михаил, вроде как устыдившись, примолк, но через минуту заговорил снова:

— И все-таки… Тебя такая женщина любила, Костя… Неужели у тебя в душе ничего к ней не осталось?

Костя воздел глаза к небу:

— Ты знаешь, все-таки уже год прошел, а иногда так душа ноет… И у меня ведь ничего в память о ней не имеется, даже плохонькой фотографии. Иной раз думаешь, все бы в жизни отдал за какой-нибудь снимок Саши, хоть с ее паспорта…

— Ребятки! — вдруг вновь послышался голос Раи, на этот раз более чем любезный. — Что ж вы выпиваете совсем без закуски? Я тут на рыбный рынок сбегала и принесла вам кое-что. — Она стала разворачивать сверток из плотной бумаги. — Вот лещ к пиву, вот рыбка красная, вот селедочка малосоленая. Селедка-то какая — жирная да с икорочкой! Ты куда смотришь, Костя?

А смотрел Константин Митин на бумагу, в которую оказалось завернуто все это добро. Она представляла собой старую театральную афишу, и на ней был изображен прекрасный и загадочный образ древней египетской царицы Клеопатры.