Но директор смотрела в сторону лошадей. Там Эльза пыталась напоить Осла киселем из глиняной тарелки.

– Не, он это есть не будет, – заметил Пашка и выждал, когда девочка убедилась в этом сама, поднеся кисель к губам Осла.

– А это будет? – спросила Эльза, достав из кармана печенинку.

– Может, будет, а может, нет.

Мальчик взял печенье, разломил пополам и поднес половинку к губам лошади.

Осел осторожно снял угощение с ладони и, подвигав челюстями, вывалил кусочки печенья изо рта.

– Я же говорил, – сказал Пашка. – Оно на масле. Кабы не на масле, может, и съел бы.

С этими словами он выпил из тарелки кисель и закусил оставшейся половинкой печенья.

– Что я вам говорила? – зашептала врач, сжимая локоть Нелли Ивановны. – При таком опрощении не только лямблии или аскариды – солитёры заведутся у детей.

На другой день председатель приехал рано утром. Под самыми окнами директорского кабинета-спальни он громко стал останавливать лошадь: «Тп-рр-уу!»

Нелли Ивановна проснулась и поспешила во двор.

– Э-э, Ивановна, а ты говорила, у тебя нет людей, понимающих в сельском хозяйстве. Погляди-ка! – Он хлыстом показал на лужайку за оградой двора.

Там, широко замахиваясь, косила траву женщина, с каждым шагом все дальше уходя к реке. Косила уже давно, потому что ровные рядки скошенной травы красивым широким ковром устилали луг.

– У нас не каждый мужик мог так чисто скашивать ряды. Кто она?

– Александра Алексеевна, – тихо с восхищением произнесла директор. – Ишь ты! Кто бы мог подумать!

Они подошли, когда Витькина мать докосила ряд и стала протирать травой лезвие косы.

– Александра Алексеевна, вот председатель восхищается вашим умением косить. А вы, значит, решили вспомнить молодость?

– Да нет, не об этом я думала. Скотина со вчерашнего дня в загоне. Там же нет ни травинки. Вот и решила накосить, а собрать и перенести могут ребята. Это им не в тягость. Пастух нам нужен, вот что! Лужайку скоро скошу, скотину надо будет выгонять дальше, где хорошая трава.

Они втроем подошли к хлеву, откуда все беспокойнее и дружнее раздавалось мычание коров, блеяние овец и хрюканье свиней.

– Голодные буренушки наши, – ласково заметила Нелли Ивановна.

– Не столько голодные, сколько недоеные. Их ведь вчера не доили? – обратилась Алексеевна к председателю.

– Нет, конечно. Сейчас исправим.

Он направился к изгороди соседней усадьбы.

– Матвеевна! А ну, кликни Козлиху, и идите сюда с ведрами для дойки!

Едва женщины показались в калитке, он накинулся на ту, что звалась Матвеевной:

– Что ж ты, язва сибирская, слышишь, как мается недоеная скотина, и не предложишь помощь?! Иль у тебя нет совсем совести?

– Слышала, да боялась. Беспризорные ведь, от них что хошь ожидать можно. Анфиса моя в Воронопашенском детдоме работала, говорит, как в волчьей стае побыла, прости господи!

– Э-э, сама ты беспризорная! У нас же дети из Ленинграда! – почти с гордостью заметил он.

Они говорили громко, не стесняясь в выражениях. Несмотря на нелестные слова о детдомовских детях, Нелли Ивановна не обиделась. Это был разговор по-сибирски прямой, честный. Матвеевна и председатель говорили открыто вслух о том, что думали, и это пришлось ей по душе: работать с такими людьми будет легко.