В отсутствие социального работника Карен, как мне показалось, вела себя немного раздраженно, возмущалась всеми правилами и предписаниями, но, тем не менее, утверждала, что готова сделать все. Я говорила, что можно воспринимать происходящее как благо. Карен такие взгляды не интересовали, она просто знала: если не сделает то, чего от нее ждут, ей не на что рассчитывать.

Я спросила, как развиваются ее отношения с Ханной и Эндрю. С Ханной часто ссоримся, призналась она. И вообще, во многих проблемах именно Ханна и виновата. Почему это Ханна не хочет ее навещать? В январе вон истерику закатила – мол, не поеду без надзора! Да, я вспомнила: сотрудница опеки тогда позволила девочке остаться со мной. Карен согласилась, хотя и была недовольна, и этот случай явно до сих пор не давал ей покоя.

Я объяснила: Ханна чувствует, что ее поездки к матери связаны с проблемами. А она этого чувствовать не должна.

Ну так она нарочно, ответила Карен. Манипулятор мелкий. Ей особое внимание нужно.

Я была разочарована. Я уже хорошо знала Ханну, чтобы утверждать, что ее беспокойство из-за поездок к матери – неподдельное чувство, а не попытка манипуляции. И ее страх в последнее время не ослабевал, а усиливался.

Я спросила: а что, если я оставлю Ханну у себя еще ненадолго? После того как остальным разрешат вернуться к матери?

– Я об этом подумаю, – пообещала Карен.

– Карен, а вы хотите растить Ханну? – спросила я.

– Я бы отдала ее на воспитание родителям или ее отцу. Но мои еще одну внучку не потянут, а ее отец сказал, что не может и работать, и присматривать за ребенком.

Выходит, она не прочь отдать Ханну, было бы куда?

Чем дольше мы говорили, тем больше Карен проявляла такое неприятие к Ханне, что я начала понимать: жить вместе им просто опасно. В сердце шевельнулся страх за девочку. Возвращать ее в такой ад? Невыносимо было об этом и думать!

– Если вы не хотите, чтобы Ханна возвращалась домой, может, подумаете о том, чтобы отдать ее нам под опеку или даже на удочерение?

Я бы никогда такого не предложила, если бы не почувствовала, что Карен не покидают мысли о том, как ей быть с Ханной. Или ей просто все равно, кто возьмет к себе дочку? Меня терзали опасения. Но с другой стороны… кто я такая? Есть ли у меня право задавать Карен подобные вопросы?

Незадолго до того однажды вечером, пока я молилась за маму Ханны, стоя возле ее кровати, Ханна прошептала:

– А тебе нельзя быть моей мамой?

Я поцеловала ее в лобик и прошептала в ответ:

– Я бы с радостью, но у тебя уже есть мама, и я уверена, она любит тебя и хочет, чтобы ты вернулась домой, – Ханна посмотрела на меня, широко раскрыв глаза, и покачала головой. И мне стало грустно.

Я обожаю каждого из моих детей. Каждый из них – это дар. Я никогда не смогла бы смотреть на них с такой брезгливостью или пренебрежением.

Но я не Карен. Я не была в ее шкуре. И я строго запретила себе ее судить.

Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы Карен подумала и разрешила нам оставить себе Ханну. Может, за эти полгода она решит?

Тем вечером мы с Элом обсудили шестимесячный план еще раз – в свете моего разговора с Карен.