Я сразу представил его разгуливающим по крышам с красным галстуком на груди. Тоже мне пионер! Ни стыда ни совести. Бывал в гостях у человека, а теперь его грабить собирается. Ведь ему нисколько краски не нужны, а он и не задумывается, вперед — и никаких гвоздей! А мне краски нужны до зарезу, я не человек без них, ничего не значащая личность, а задумываюсь как дурак. Так и буду ходить задумчивый всю жизнь, каждый меня облапошит. Морально устойчивая, несомневающаяся личность.

— Послушай, — спрашиваю, — а ты хоть раз через оперу проходил? Ты уверен, можно через оперу пройти? Может, ты только на крыше разминался?

Он обиделся.

— Однажды, — говорит, — я от Велимбекова прямо в оперу ушел. Позировать закончил, снял свой галстук — и в окно на «Севильский цирюльник». «Севильский цирюльник» смотреть не стал, а только в буфете лимонаду выпил и домой.

— А другим путем никак нельзя? — спрашиваю.

— Можно по воздуху, елки-палки. Фьють — и там. Ага?

А сам на карман мой косится, — если он танк доставать собирается, то пистолет в два счета можно достать, вот болтун! Насчет кутерьмы вокруг мастерской верить ему или не верить? По всему видать, он правду говорит, с какой бы стати ему наговаривать. Тем более он сам на это дело идет, не дурак же он, в конце концов.

— Понимаешь, — говорю, — опера мне ненавистна… Объяснять долго… Не хочется мне там, короче говоря, появляться. Педагог мой может встретиться и прочее… Непременно снова в оперу, а? Как бы миновать это заведение, неужели никак нельзя?

Он думал, думал, потом говорит:

— Да плюй ты на оперу! Чего тебе о ней думать? Ну, играют там, поют, и пусть. Мы же не в зал с тобой идем, а на чердак. Твой педагог на чердаке сидит, что ли, елки-палки? Они там своим делом занимаются, а мы своим. Нам бы только на чердак пробраться, и плевать нам на всю их музыку, севильские цирюльники, оркестры и прочее. Нам даже лимонаду не надо. Выпьем с тобой лимонаду в другом месте. Я же тебе объясняю, елки-палки… Покажь-ка пистолет…

Поболтались с ним по улице, плюя каждый в свою сторону через зубы. Многие шиковали таким образом. Плюйся, плюйся, если от моды отставать не хочешь! Гарик в цыкании сквозь зубы феноменом считался. А у меня не очень получалось. Плююсь как могу, раз все кругом плюются.

Наплевались, наболтались, проголодались, купили пирожков на размененную Шторину десятку. Додумались, каким образом возвращаться из мастерской Велимбекова. Краски спустить на веревке. Сначала один выйдет на улицу, а другой ему на веревке краски спустит. Гарик знал место, где лучше всего это сделать, народу там нет и темно. Пустячная, в общем, задача, и волноваться нечего. Главное — не бояться, главное — вперед! Пусть другие назад идут. Ползите, пятьтесь, раки, а мы пойдем вперед, вверх, высоко на крышу Театра оперы и балета имени Магомаева!

Уже стемнело, Гарик достал шнур. В мастерской Велимбекова горел свет, и мы сели в скверике на траву. Гарик вертел в руке шнур, как лассо.

Толпился народу входа в оперу. Гарик, не переставая, вертел лассо, яростно плюясь сквозь свои редкие зубы. Вид у него был решительный, готовый ко всему. Над входом, на балконе, стояли люди, свесившись вниз, глядя на толпу. Появилось нелепое желание накинуть на них лассо.