Флоранс раздавила окурок в пепельнице, почерневшей от долгого использования.

— Не будь таким злым. Когда я с ним познакомилась, у него были амбиции, но с ним можно было говорить и даже не соглашаться.

— А сейчас?

— Мне кажется, он болен.

— Мания преследования за правду?

— Именно. Поэтому я хочу уйти. Но не хочу, чтобы он вообразил Бог знает что… что у меня любовник… что я как подстилка… Это ему только на руку. К тому же, если бы у меня был любовник, бедняжка… его можно было бы только пожалеть.

— Почему?

— Потому что Поль уничтожил бы его всеми средствами. Он любит уничтожать людей.

— А меня?

Она окинула его озабоченным взглядом.

— Тебя, Рене? К счастью, ты мне не любовник… да, знаю. Мы здесь вдвоем. Но это ничего не значит. Понимаешь, что я имею в виду?.. Мы просто старые друзья… Хочу, чтобы мы оставались друзьями… Поэтому завтра я сменю гостиницу и поведу безупречную жизнь. Мы, конечно, сможем встречаться, гулять вместе. Но хочу, чтобы ему было ясно: я уехала не по какой-то низменной причине.

Она была одна, говорила сама с собой, такая же одержимая, как и ее муж.

— Спасибо, — пробормотал Рене.

— Боже мой, как все это трудно! Как тебе объяснить!.. Я хочу быть честной, свободной от всего, именно свободной… от всех… чтобы меня оставили в покое.

— Ты хочешь действовать по-своему и при этом чтобы тебя строго не судили.

Она бросила на него быстрый взгляд, пытаясь определить, говорит ли он с сочувствием или как противник. Он вытащил трубку и задумчиво посасывал ее.

— Одного не могу понять, — проговорил он наконец. — Почему ты так внезапно объявилась… Могла бы написать, объяснить, подготовить меня… У меня такое впечатление… могу ошибаться, заметь… у меня впечатление, что меня ты используешь как аргумент в ссоре с мужем.

— Нет, — воскликнула она. — Это не так. Я просто боюсь его. Мне надо научиться сопротивляться ему… Если завтра я окажусь с ним лицом к лицу… он, наверно, опять будет сильнее, а мне надоело… быть… — она пожала плечами, — самкой… Когда я уезжала, у меня был только ты… Веришь мне?.. Если хочешь, можешь курить.

Он набил трубку, как всегда медленно и основательно. Она сняла платье, неспешно, как супруга перед мужем. Оба понимали, что им предстоит еще долгий разговор.

— С тобой, — проговорила она, — я чувствую себя на равных. С ним нет. Я хочу, чтобы он считался со мной. Вернувшись завтра вечером, он найдет записку и начнет что-то понимать.

Она сняла чулки, начала искать застежки розового бюстгальтера.

— Почему ты смеешься?

— О! — сказал Рене. — Мне совсем не до смеха. Но ты — полуголая, а я спокойно курю трубку… смешно. В сущности, ты права. Я создан быть просто приятелем. Для Майяра я тоже приятель. Ладно, продолжай… Ты оставила записку…

— Да… довольно сухую и очень ясную.

Она прошла перед ним, взяла пижаму и направилась в ванную комнату.

— Знаю, он перевернет все вверх дном, лишь бы наложить на меня лапу.

— Боже, — воскликнул Рене, как будто уронив что-то горячее. — Телеграмма!

— Какая телеграмма?

— Я тебе отправил телеграмму…

Она появилась в проеме дверей, один рукав пижамы был надет, другой свисал спереди, прикрывая живот.