Ну, да, меня испытают… А потом привычная служба. Офицеры, солдаты, казарма, пулеметы, винтовки…

Акантов твердо знал, что ничего этого не будет, что впереди мучения и смерть, но думать о смерти не хотел. Все думал о жизни, о службе, о России, о русских солдатах, о добром русском народе, о всем том, что слышал все это время по радио…

Потом он задремал, изнеможенный голодом, усталостью, нелепыми мечтами…

Громкий топот по коридору и грубые голоса совсем подле двери заставили Акантова вскочить на ноги. Он прозяб, надел провонявшее на полу пальто, и дрожал лихорадочной дрожью.

Дверь распахнулась. Как на какого-то страшного, хищного зверя, набросились на Акантова рослые, сильные, озлобленные люди, опутали его тело крепкой веревкой, сделали из него пакет, воткнули в рот тряпку и понесли по коридору.

Холод и сырость осенней ночи, черный автомобиль с погашенными фонарями. Акантова втащили в него. Подле поместились два человека в черных пальто. Засветились огни, автомобиль сделал полукруг по двору и покатил по улицам Парижа…

Задыхаясь от платка во рту, который все никак не мог выпихнуть языком, Акантов думал: «Тоже, вероятно, дипломатическая, неприкосновенная машина, которую ни полиция, ни таможня не смеют осматривать… Какими дураками нужно быть, чтобы давать дипломатическую неприкосновенность людям, для кого нет преступления, которое они не совершили бы и которые сотканы из сплошной лжи.

Потом наступило забытье-нирвана… Сквозь нее, как сквозь сон, Акантов услышал, как кто-то из его спутников сказал:

– Гляди, браток, не задохнулся бы.

И другой ответил:

– А хоть бы и задохнулся. Тебе какая забота…

– Все не ладно как-то…

У Акантова вынули изо рта платок, ослабили веревки. Но Акантов не очнулся, и все продолжал пребывать в полуобморочном состоянии…

Очнулся от свежего воздуха, от чувства покоя, истомы. Веревки были сняты. Акантов лежал на росистой траве на краю дороги. Черный автомобиль стоял подле. На откосе шоссе сидели шофер и два человека в черных куртках. Они, громко чавкая, ели булки с колбасой. Запах разжеванной колбасы доносился до Акантова, будил чувство голода, тревожно и мучительно засосало под ложечкой. В сухом рту появилась слюна. До ужаса захотелось есть. Акантов широко открыл глаза, потянулся и расправил руки и ноги.

Утро. Светло, но солнца еще нет. Черное полотно широкой дороги, прямое и ровное, уходит в даль. По обеим сторонам его – высокий лес. Он задумчиво, тихо, по-утреннему дремотно шумит пестрой осенней листвой. Терпко пахнет мхом, сухим листом, травами, грибом. Небо серое, и вдали, смыкая линию горизонта, поперек черного шоссе протянулась оранжевая полоса восхода.

Так все это показалось прекрасным. Так хороша жизнь. Земля, воздух, – Акантов глубоко вздохнул, – лес; робко и вяло, по-осеннему, перекликаются в густой листве птицы. Жить… Все равно, как, только жить!..

К ногам Акантова летит недоеденный кусок булки с прилипшей к нему обкусанной колбасой. Это ему человек в кожаной куртке бросил, чекист… Как собаке…

Акантов жадно кусает булку, жует, испытывая странную радость…