А тут приехал, окончив плавание, Игорь. Он получил отпуск на все лето, для подготовки к экзамену в высшую школу. Он готовился стать корабельным инженером:
– Это будет так нужно для России.
И Лиза, раньше так равнодушная к подобным словам, поверила Игорю.
XIV
Если сказать, что может быть такое состояние человека, когда он не знает: день или ночь, какой день, какого месяца, какое число, и где находится он сам, в каком городе, какой страны, и это не во сне, не в бредовом кошмаре, но в полном здравии, – кто этому поверит?..
Если сказать, что можно человека бросить в каменный мешок, не кормить и не поить, можно связать и обращаться с ним, как с бездушной вещью, и это не в какой-нибудь Центральной Африке, или Полинезии, среди дикарей-людоедов, или в самые темные времена средневековья, но в самой культурной и просвещенной стране, во Франции, в Мировой столице, в Париже, – кто согласится, что это правда?..
Если сказать, что в двадцатом веке и во второй его четверти, может существовать Государство, которое не только у себя, но и в дружественных ему странах, устраивает организованные убийства невинных людей, похищает их, мучает, морит голодом, и имеет для этого специальный и мощный аппарат, недоступный для того государства, где он работает, – кто скажет, что это правда?..
Акантов, сквозь муки голода, боли и усталости, продумывал все это и пожимал плечами. Как легко он попался. «В добрый час со молитовкой»… Как легко попались генералы Кугепов и Миллер, и многие другие… Они не могли не попасться… Разве можно было не поверить тому обману, на который их ловили: слишком чудовищна была ложь…
Посольство – и в нем застенки; в нем камеры для пыток, лаборатории для бесследного исчезновения трупов. Посланник во фраке или в смокинге, изящные, припомаженные секретари – и с ними грубые палачи, истязатели и убийцы. Дипломатическая неприкосновенность зданий, принадлежащих посольству и там каменные, сырые мешки для людей.
Теоретически – невозможно. На деле – очень просто.
Акантов не думал, что будет дальше… Ясно – смерть. Сначала он все стоял на ногах. Противно было садиться или ложиться на грязный, загаженный, вонючий пол, но усталость взяла свое; Акантов подстелил пальто, сел в угол, привалился к сырой стене, закрыл глаза и заснул тяжелым сном.
Когда он проснулся, все так же горела усталым огнем лампочка, и раздражала ее кровавая проволочка в потемневшей пыльной стеклянной груше. Сколько ушло времени, Акантов не знал. У него не было часов. Он снова закрыл глаза.
Недавно – радио из Москвы. Концерт… Шли украинские песни. Потом певица Баратова под рояль пела: «Он так меня любил»… Чайковского… У этих палачей пели и слушали Чайковского… Публика неистово аплодировала и звонкие женские голоса долго кричали: «Бис!.. Бис!.. Бис!..».
Каменный мешок – и восторги от романса Чайковского… Как это совместить?..
«Он так меня любил»… Как любил Акантов Москву!.. Как хотел он тогда попасть в Москву в эту толпу восторженной молодежи…
«А вдруг меня повезут в Москву?.. Я предстану перед трибуналом. Но, ведь, я ничего против России не делал… Там теперь нет знающих генералов. Меня призовут на службу… Говорят, что Кутепов там заворачивает корпусом. Миллера вывезли, чтобы он там работал… Вот, и меня повезут для того же… Это только испытание, как у масонов. Я поеду в Россию. Буду вдыхать запах русской осени. Тут осень так не пахнет. Увижу золотые березы. Изумрудную, по черному бархату чернозема, озимь, а потом наш, русский снег, глубокий, ровный и белый. Настанет русская зима и… горячая русская баня с полком, с вениками… Теплые дома, с шумящими пламенем печами… Все это было. Не могло же все это так и исчезнуть?.. Россия жива… Где-нибудь живет Нежданова, или та певица Баратова, которая пела: «Он так меня любил»… У них, вероятно, есть теплые московские квартиры. Это им блистание русских молодых глаз, и это им кричат так звонко и радостно: «Бис!.. Бис!.. Бис!».