— А это что за хрен там стоит? — выругался Коробов, указав кивком на верткого мужичонку с «лейкой».

В выцветшей гимнастерке, в пыльной фуражке, вооруженный фотоаппаратом, он снимал насыпанный холм. Стоптанные сапоги, мешковато сидящая форма выдавали в нем человека штатского. Носить военную форму он явно не умел, да, видимо, и не жалел об этом.

— Он пропуск показал, подписанный Савицким, — виновато доложил подошедший старшина.

— Когда он подошел?

— Минут десять назад.

Майор Коробов невольно нахмурился. Больше всего его покоробило то, что фотограф не представился ему, как сделал бы на его месте любой другой, а предпочел действовать самостоятельно, через его голову, тем самым как бы подчеркивая свою независимость.

Заключенные фотографа совсем не интересовали, он относился к ним почти как к неодушевленным предметам. Следовательно, о предстоящей акции ему было известно не меньше, чем самому Коробову. Его волновали координаты схрона, где будут лежать ящики с изумрудами, а потому он старался запечатлеть малейший изгиб местности, все приметы и особенности рельефа, которые помогли бы впоследствии облегчить поиск. Запечатлевал он все это с такой тщательностью, что можно было быть уверенным в том, что самоцветы с помощью его фотографии отыщутся даже через пару столетий после захоронения.

Негативы скорее всего будут сожжены, а те немногие фотографии, которые все-таки будут напечатаны, останутся в архиве НКВД под грифом «Совершенно секретно».

Фотограф своим видом не впечатлял. Был он небольшого росточка, худосочный, нескладно сложен, в огромных роговых очках, которые казались тяжелее его головы и без конца сползали на большой мясистый нос. Прежде чем нажать на кнопку фотоаппарата, он всякий раз поправлял их указательным пальцем и прищуривал глаз. В этот момент фотограф напоминал снайпера, выбравшего очередную жертву. Но в действительности ничего такого не происходило, никто не падал, не стонал от боли, просто где-то внутри аппарата негромко щелкала пружина, и на чувствительной пленке запечатлевался момент, которому суждено было шагнуть в вечность.

У Коробова к фотографу мгновенно возникла неприязнь. Истоки ее были понятны. Во-первых, он не любил людей, которые не умели носить военную форму, во-вторых, тот должен был доложиться ему, старшему по званию, ну а в-третьих, как-то поделикатнее, что ли, снимать.

Но потом Коробова вдруг ужалила неприятная мысль. А что, если никакого разрешения и не требуется? И власть его вовсе не такая уж абсолютная, как он считал каких-то полтора часа назад? Как только фотограф отснимет местность, так его, Коробова, вместе с личным составом тут же и отправят под японские пули. Все-таки контейнер с алмазами — не пустяк, за него еще ох как спросят.

В НКВД наработан огромный опыт по устранению высшего командного состава, а что же тогда говорить о среднем звене!

Операцию по устранению могут провести и поделикатнее. Один из проверенных вариантов таков — отправят куда-нибудь в заполярную зону стеречь заключенных. Суровая природа располагает к предельной откровенности, возникает вполне объяснимое желание материть весь божий свет, а заодно и собственную незаладившуюся судьбу. Но думается, что кто-то рядом может услышать твою хулу на всех и вся и донести куда надо. А потом за нечаянно оброненное слово оказываешься за колючей проволокой вместе с теми, кого охранял еще вчера.