От кустов вприпрыжку несся Шомберг.

Вдвоем они оттащили бесчувственное тело в кусты, перевернули на живот, вытянули руки. Санин каблуком впечатал в землю одну кисть, потом другую. Хрустнули кости. Для верности еще и наступил обеими ногами – чтоб не рыпался.

Самурай чуть не приплясывал. Даже запел, чего с ним никогда прежде не бывало:

Голос у него оказался неожиданно высокий, приятный.

Пнул лежащего ногой по уху. Тот застонал, приподнял голову, но ничего кроме санинских сапог увидеть не мог.

– Помнишь, начальник, воркутинский этап? – спросил Санин, нагнувшись. – Как зэкам кости ломал, помнишь?

Щуп промычал нечленораздельное.

– Высокий суд зэковской справедливости рассмотрел ваше дело, гражданин Щуп, и перед оглашением приговора дает вам возможность привести доводы, которые могли бы смягчить наказание. Нам такой возможности ваша поганая власть не давала. Есть вам что сказать в свою защиту?

– Сука, – прохрипел старший лейтенант, попробовал выдернуть руки из-под санинских подметок и взвыл от боли.

– То, что вы – сука, суду известно и основанием для облегчения участи не является. Иван Афанасьевич Щуп, вы приговариваетесь к тому же, на что обрекали других. К перелому хребтины и последующему параличу.

Самурай размотал свой сверток. Внутри был короткий ломик. Размахнулся и раз, другой, третий ударил в середину спины. Звук был тошнотворный. Щуп заклокотал горлом, обмяк.

– Живи подольше, тварь, – сказал Самурай, плюнув на неподвижное тело. – Будешь гнить – никто твоей грязи не вычистит. Всё, идем отсюда.

Лом зашвырнул в канаву со стоялой водой.

– Надо было с собой взять. Вдруг найдут? Хоть бы отпечатки стер, – встревоженно оглянулся Санин.

– Ничего они не найдут. Особо и искать не станут. Кому он нужен, пьянь, ради него корячиться. Может, для порядка поищут среди тех, кого Щуп этапировал, но это тысячи людей, и нас среди них не было. Нас с тобой никогда не найдут. Гениальность моего плана в том, что никто из приговоренных ни с тобой, ни со мной не пересекался. Конечно, после нескольких таких акций разнесется слух о мстителях. Многие, очень многие наложат в штаны и станут озираться по сторонам. Это тоже возмездие – пусть трясутся, гниды. А мы останемся невидимые, бесплотные, неуловимые и потому о-очень страшные. Красота!

Прокартавил по-ленински:

– Осуществляются вековые мечты угнетенного п’олета’иата, това’ищи! Весь ми’ насилья мы ’аз’ушим, кто был ничем, тот станет всем!

Перед входом в продмаг громко вещало радио. Звонкий голос декламировал «Стихи о Родине».

До войны репродукторы были повсюду, даже просто на фонарных столбах, и непременно работали на полную мощность. Теперь у всех дома имелись собственные радиоточки, и старые «колокольчики» остались только в заштатных магазинах вроде этого, где Тина обычно покупала провизию.

Но сегодня день был неудачный – хвост выходил на улицу, внутрь не войдешь. Судя по разговорам, давали навагу. Люди волновались, хватит им или нет.