Сердце? У него всё ещё бьётся сердце?

Следующая опаляющая волна выгнула ему спину и буквально подняла над снегом. Превозмогая боль, он разлепил веки. Оказалось, что в лесу раннее утро. Он действительно завис в воздухе, будто кто-то держит его за верёвки. Крылья растопырились, и видно, как они подёргиваются в тени на снегу.

Раннее утро…. Значит, он пролежал здесь почти сутки. Если не больше.

Что за это время могло случиться с Аделиной?

Додумать не успел, его вновь обожгло и выгнуло дугой. Ингемар закричал и зарычал одновременно, чувствуя, как судьбоносные изменения происходят в каждом кусочке его тела.

Что с ним? Что за очередное наказание?

Боль, обжигающая, острая похожая на сотни мелких зубов, впивающихся в кожу, прокатилась по всему телу, Ингемар запрокинул голову и взревел так сильно, что с деревьев осыпались снежные шапки, а испуганные звери посрывались с насиженных мест.

Никогда он не испытывал такой боли. Но сейчас сквозь неё он почему-то чувствовал катарсис, какое-то необходимое очищение через боль.

А потом боль разом исчезла.

Просто схлынула в один миг, оставив мягкое тепло во всём теле.

Не веря себе и случившемуся, Ингемар, продолжая висеть в воздухе, поднял руки и с изумлением уставился на них. Они… прежние. Такие, какими были когда-то давно. Он чувствует силу, небывалую, мощную, и такую забытую. Даже не думал, что когда-нибудь вновь обретёт её. Вот она, течёт по венам, пульсирует теплом в каждой клетке, в каждом органе. Он снова прежний.

Ингемар распрямился, продолжая висеть в воздухе. Тело отозвалось силой и здоровьем. Он больше не теряет энергию – все стрелы, померкнув, бесполезно валяются в сугробе.

А в тени на снегу его силуэт. Его крылья. Огромные и настоящие.

Аделина стояла перед Кавероном у алтаря, цветного, как и всё, к чему прикасается Каверон. Через окна в потолке льётся свет утреннего солнца, но Аделине всё равно.

Это всё не может быть правдой.

Как же так?

Она никак не могла поверить в происходящее. Как вышло, что она оказалась здесь? Как этот гад умудрился устроить всё так, что она даже носа высунуть из комнаты не смогла? И вот теперь она в пышном белом платье стоит в главном зале святилища, на неё глазеют сотни глаз – слуги, родители (те, кто являлись родителями той, в чьём теле она теперь), подданные лорда Рафинода, – и понятия не имеет, как это всё остановить.

Хотя, какой смысл?

Исправить уже всё равно ничего нельзя. Когда Каверон отвёз её в свой замок, настаивая, что церемонию надо проводить именно на его территории (видимо, справедливо опасаясь побега или ещё каких-нибудь выходок с её стороны), Аделина как-то сникла. Какой смысл бороться, если куда не плюнь – везде тупик?

Местные родители ничего не смогли предпринять против. И даже наоборот, сочли её взбалмошной дурой, которая не понимает своего счастья. По мнению матери, Каверон отличная партия, а отец только рад породниться с тем, у кого столько власти.

Так что она осталась в меньшинстве.

И только лоза в её пальцах, с которой она наотрез отказалась расставаться даже на минуту, напоминает о хорошем. Хоть что-то приятное в этом безумии.